Я миновал в ночном звенящем гуле
Теченья мощные, что землю обогнули.
Вблизи канала, в кабачке,
Я, как обычно, в час вечерний
Усядусь и увижу вдалеке
На мачте корабля свет фонаря неверный:
Горит, как изумруд, его зеленый глаз…
Я из окна увижу в этот час
Шаланд коричневых и барок очертанья
В огромной ванне лунного сиянья.
Листва над синей пристанью темна
И в дремлющей воде отражена…
Недвижен этот час, как слиток золотой.
Ничто не дрогнет в гавани. Порой
Лишь парус там, над сонною волной,
Чуть заполощет, но повиснет вскоре
В ночном безветрии…
О, море, море!
Неверное и мрачное, оно
Моею скорбью до краев полно.
Уж десять лет, как сердце стало эхом
Бегущих волн. Живу и грежу ими.
Они меня обворожили смехом,
И гневом, и рыданьями своими.
О, будет ли под силу мне
Прожить от моря в стороне?
Смогу ли в доброй, светлой тишине
Забыть о злом и ласковом просторе,
Жить без него?
О, море, море!
Оно живительной мечтой
Согрело ум холодный мой.
Оно той гордой силой стало,
Что голову мою пред бурей поднимала.
Им пахнут руки, волосы и кожа.
Оно в глазах моих,
С волною цветом схожих.
Его прилив, отлив его —
В биенье сердца моего.
Когда на небе золотом и рдяно серном
Раскинула эбеновый шатер
Царица-ночь, возвел я страстный взор
За край земли,
В такой простор безмерный,
Что до сих пор
Он бродит в той дали.
Мне часа каждого стремительный удар,
И каждая весна, и лета жар
Напоминают страны
Прекрасней тех, что вижу пред собой
Заливы, берега и купол голубой
В душе кружатся. И сама душа
С людьми, вкруг бога, вечностью дыша,
Кружится неустанно,
А в старом сердце скорбь
С гордыней наравне —
Два полюса земных, живущие во мне.
Не все ль равно, откуда те, кто вновь уйдет,
И вечно ль их сомнение грызет,
В душе рождая лед и пламя!
Мне тяжело, я изнемог,
Я здесь остался б, если б мог.
Вселенная — как сеть дорог,
Омытых светом и ветрами.
И лучше в путь, в бесцельный путь, но только в путь,
Чем возвращаться в тот же дом и, за трудом
Одним и тем же сидя вечерами,
В угрюмом сердце ощутить
Жизнь, переставшую стремленьем вечным быть!
О, море, нескончаемое море!
О, путь последний по иным волнам
В страну чудесную, неведомую нам!
Сигналы тайные ко мне взывают,
Опять, опять уходит вдаль земля,
И вижу я, как солнце разрывает
Свой золотой покров пред взлетом корабля!
Перевод Ю. Александрова
Опьянение
Здесь бочки в сумраке подвальной тишины
Вдоль каждой выстроились низенькой стены.
Умельцы, что суда резьбою украшали,
Имперские гербы на них повырезали.
В их сонных животах бродила мысль о тех,
Кто пьет, уверенный, что крепко пить — не грех.
Орлы, когтящие священный шар державы,
По ним раскинули большие крылья славы.
Отверстья окружал затейливый венец.
В их твердом дереве, тяжелом как свинец
Примешивался дуб к старинной сикоморе.
С огнем столетних вин таилось в каждой поре
Все, прежде бывшее и солнцем, и цветком,
И сладкой ягодой, и теплым ветерком,
И воскресавшее среди веселий рдяных
В разгуле вечеров неистовых и пьяных.
Чтоб, доброго вина вдохнув густой букет,
Узнать блаженства вкус и цвет,
Бездумно я зашел под низкий свод подвала.
А там, по затененным уголкам,
На полках скопище стеклянное стояло —
Стаканы дедовские и бокалы;
Ухмылкам рож лепных под потолком
Поклоном отвечал горбатый гном
В своем остроконечном колпачке;
Дубовый фавн плясал на рундуке…
Сквозь дверь открытую увидел я вдали
Постройки порта, доки, корабли
И гору, где страда кипела,
Где новый урожай созрел для винодела.
Работа летняя, горячая, в поту
Веселья страдного, в лиловом тяжком зное,
Объединила тех, кто трудится в порту,
И тех, кто нам вино готовит молодое,
Перебираясь от куста к кусту,
Где между листьев пурпурные кисти, —
В шуршащую и золотую густоту
Пышнейших лоз они по плечи погружались.
Пучками света гроздья мне казались.
Всему, чем этот рейнский край богат,
Дает и жизнь и счастье виноград.
Ему во славу зелена гора,
И парни веселы, и радует жара,
И по реке суда плывут в ночные дали,
Чтоб гроздья звездные над ними полыхали.
У двери погреба, где свет мешался с тенью,
впивал мой ненасытный рот
Всю мощь и торжество, что обретает тот,
Кто благодатному поддастся опьяненью.
Расширилась душа— легко, свободно, пьяно!
Я пил из небывалого стакана,
А он был выточен, огромный, — из огня.
Какой-то чудный хмель насквозь пронзил меня,
И вот — ушла из мышц последняя усталость,
Когда по лиловеющим холмам,
По тянущимся вдаль густым лесам
Все существо мое волною растекалось,
Чтоб этот мир — реки могучее движенье
И замки над рекой в рубцах от войн и гроз —
Обрел во мне свое преображенье
И в мысль и в плоть мою необратимо врос.
Так я любил его — прекрасный, зримый, вещный,
Со мною слившийся, и был так жадно рад,
Что вдруг почувствовал, как сердце бьется в лад
Приливам и отливам жизни вечной;
Вот мышцы рук своих, суставы пальцев сжатых
Узнал я в лозах узловатых,
А глыба воли твердой и крутой
Взнеслась — и сделалась горой.
И в этом бытии, что все объединило,
Мои пять чувств зажглись такою силой,
Так много стали знать и мочь,
Как будто кровь моя его впитала мощь.
Я попросту зашел под низкий свод подвала,
Чтоб из веселого граненого бокала
Хмельного пламени испить,
Что в старых винах чутко спит.
Но опьянение в меня вселило бога:
Расплавив мир в огне души моей,
Оно открыло мне, как плоско и убого
О счастье мыслил я в обычной смене дней.