ШИМУС О’САЛЛИВЭН[1]
ОВЦЫ
Тихо проходитв сумерках серыхпо мокрой дорогестадо овец.Пробираются тихоони в полумракепо мокрой дороге,что вьется чрез город.Тихо проходят,блистая, белея,и вот уж скрываютсяв сумерках серых.Так прошлые днивсплывают на миг,блистают на миги снова бледнеют;те белые дни,когда мы с тобойв час вечерней брелитам, где овцы паслись;когда мы с тобоюшли поступью медленнойв сумерках серых,где овцы паслись…Белеют онии чрез миг исчезаютв горестной дымкезаплаканных лет:блистают на миги, туманясь, уходятв серую теньразлучающих лет.
<5 июня 1921>
OUT OF THE STRONG, SWEETNESS![2]
Свет пасмурный утра земли.Равнины дрожащие вод.Полуизгнан хаосиз туманности моря и суши,и очи боговсквозь сумрак глядят;очи богов, и молчанье,и трепет от смеха богов.И там, одиноко в тумане, —тонкие, нежные, робкие,с большими от страха глазамиолени стоят.И шепот — он тише, чем мысль:“Малые, кроткие твари,в заветной лесной глубиневас ждет тишина, ваш приют.Спрячьтесь от взоров и смеха боговв лиственный мрак”.
<5июня 1921>
ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР
СОНЕТ 17
Сонет мой за обман века бы осудили,когда б он показал твой образ неземной, —но в песне, знает Бог, ты скрыта, как в могиле,и жизнь твоих очей не выявлена мной.
Затем ли волшебство мной было бы воспетои чистое число всех прелестей твоих, —чтоб молвили века: “Не слушайте поэта;божественности сей нет в обликах мирских”?
Так высмеют мой труд, поблекнувший и сирый,так россказни смешны речистых стариков, —и правду о тебе сочтут за прихоть лиры,за древний образец напыщенных стихов…
Но если бы нашлось дитя твое на свете,жила бы ты вдвойне, — в потомке и в сонете.
<18 сентября 1926>
СОНЕТ 27
Спешу я, утомясь, к целительной постели,где плоти суждено от странствий отдохнуть, —но только все труды от тела отлетели,пускается мой ум в паломнический путь.
Потоки дум моих, отсюда, издалека,настойчиво к твоим стремятся чудесам, —и держат, и влекут измученное око,открытое во тьму, знакомую слепцам.
Зато моей души таинственное зреньеторопится помочь полночной слепоте:окрашивая ночь, твое отображеньедрожит, как самоцвет, в могильной темноте.
Так, ни тебе, ни мне покоя не давая,днем тело трудится, а ночью мысль живая.
<18 сентября 1926>
ИЗ “ГАМЛЕТА”
1
(Действие 3, сцена 1)
Быть иль не быть — вот в этомвопрос; что лучше для души — терпетьпращи и стрелы яростного рокаили, на море бедствий ополчившись,покончить с ними? Умереть: уснуть,не более, и если сон кончаеттоску души и тысячу тревог,нам свойственных, — такого завершеньянельзя не жаждать. Умереть, уснуть;уснуть: быть может, сны увидеть; да,вот где затвор, какие сновиденьянас посетят, когда освободимсяот шелухи сует? Вот остановка.
Вот почему напасти так живучи;ведь кто бы снес бичи и глум времен,презренье гордых, притесненье сильных,любви напрасной боль, закона леность,и спесь властителей, и все, что терпитдостойный человек от недостойных,когда б он мог кинжалом тонким сампокой добыть? Кто б стал под грузом жизникряхтеть, потеть, — но страх, внушенный чем-тоза смертью — неоткрытою страной,из чьих пределов путник ни одинне возвращался, — он смущает волюи заставляет нас земные мукипредпочитать другим, безвестным. Таквсех трусами нас делает сознанье,на яркий цвет решимости природнойложится бледность немощная мысли,и важные, глубокие затеименяют направленье и теряютназванье действий. Но теперь — молчанье…Офелия… В твоих молитвах, нимфа,ты помяни мои грехи.
<23 ноября 1930>
2
(Действие 4, сцена 7)
КОРОЛЕВА
Одна беда на пятки наступаетдругой — в поспешной смене: утонулатвоя сестра, Лаэрт.