Что это был только сон: Макс не мог сказать более выразительно и в то же время более туманно. Конечно, речь шла о Шармале. Произошло что-то очень серьезное, из-за чего не нашлось другого выхода, кроме как пересечь Атлантику, чтобы встретиться с ним. Может, шантаж? Возможно, оживший призрак той ужасной ночи. Но почему Америка? Почему он, Стив? В конце концов, они так недолго были друзьями… Или, может быть, из-за простодушия, столь часто вменяемого европейцами Соединенным Штатам, — эдакого непорочного образа американцев, свободных от всякого греха?
Они приближались к «Небесной долине». Стив украдкой наблюдал за другом: тот следил за пучками света от фар и, видимо, успокоился. Показалась кованая металлическая ограда, и Стив несколько раз нажал на клаксон. Двое заспанных слуг открыли ворота. «Пирс Эрроу» въехала в аллею, усаженную гигантскими деревьями, и вскоре фары высветили большую виллу из кирпича смешанного стиля — наполовину флорентийского, наполовину английского, — по-видимому, построенную совсем недавно.
— Приехали, — сказал Стив и устало вышел из машины.
— Какие деревья! — воскликнул Макс.
— Они уже здесь росли, когда я купил эту землю. Думаю, что именно из-за них я ее выбрал.
— Тут замечательно. Лучше, чем в Европе.
Конечно, это были ничего не значащие слова, но Стив их воспринимал иначе: после такого долгого перерыва как вновь обрести давнюю дружбу, если не начать с банальностей?
— Я думаю, завтра будет хорошая погода. Возможно, ветреная…
— Здесь пахнет морем. Как…
Стив поспешно его перебил:
— Да, море совсем близко, как раз за домом, деревья доходят до пляжа, крайние погружают свои корни в воду… Море близко. Но сейчас мы пойдем слать.
— Да, спать. Всему свое время.
По лицу Стива скользнула улыбка. Наконец они поняли друг друга. Время для беседы еще не наступило. Прошлое было очень странным, печальным и мрачным, поэтому и было отмечено таинственностью, и Стиву хотелось вспомнить его днем, в полдень, вблизи от пенящегося моря, под жарким солнцем индейского лета[73].
Макс проснулся поздно. Хорошо отдохнувший, он вышел из своей комнаты около десяти часов, будто впервые за долгое время вкусив от блага восстанавливающего сна, и с аппетитом позавтракал. Вилла ему нравилась: огромное здание с высокими потолками, с деревянной обшивкой, колоннами в античном стиле. Со стороны моря — широкие двери, выходившие на пляж. Внутри все еще не полностью было обставлено. Слегка пахло краской, на монументальной мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, еще не хватало ковров, там и тут на стенах висели электрические провода в ожидании светильников.
До завтрака Макс немного прошелся по первому этажу и наткнулся на бассейн с мозаикой, покрашенный на египетский манер голубым с золотом. Но им еще не пользовались. В столовой, как и в вестибюле, было много старинной мебели, еще не нашедшей своего места, стены украшали картины известных мастеров, среди них — натюрморт кисти фламандского живописца, портрет женщины эпохи кватроченто и даже маленькая картина Гойи. Стив не скупился. Однако, несмотря на роскошь, вилла вполне отвечала представлению о ее хозяине, по крайней мере, сохранившемуся воспоминанию о нем: расчетливом и в то же время мечтательном человеке, — в ней было что-то незавершенное, что и составляло ее шарм.
Во время завтрака Макс слышал, как его друг разговаривал в соседней комнате. Стив отдавал распоряжения слугам, но чаще разговаривал по телефону. Он говорил очень быстро, с сухими интонациями даже в тех случаях, когда можно было предположить, что ему звонили женщины. К полудню, когда Макс устроился в кресле-качалке и погрузился в просмотр финансовой газеты, Стив вышел в столовую.
Как он и предполагал, стояла очень хорошая, хотя и ветреная, погода. Комната переходила в террасу, которая вела к лужайке. Растущие на ней деревья шли к пляжу — узкому и длинному полумесяцу из песка, забрызганного пеной прилива. Казалось, их мощные стволы питаются морем, а листва на фоне ярко-синего цвета неба пламенеет слишком неистовой, на взгляд европейца, красотой.
— Я люблю эти деревья, — сказал Стив. — И хотел, чтобы из дома мысли тянулись только к ним. Когда-то давно здесь был лес, но люди распахали землю, и море стало приближаться…
Он говорил приглушенным голосом, будто не зная, как перейти к главному, но его взгляд оставался тем же — открытым и ясным, — а волосы, хотя и напомаженные, были все такими же непокорными. Он сбрил усы, отчего его лицо выглядело более безмятежным. Но только ли поэтому?
73
Тот период, который в России называют «бабьим летом», — краткое возвращение солнца осенью.