Во вторник я поехала на станцию, чтобы купить свежие бублики.
– Дарь Иванна, – закричала газетчица, высовываясь из своего ларька, – а тут про вас столько понаписали!
Я уже рассказывала как-то, что Ложкино стоит в лесу, около него никаких магазинов нет. Правда, на территории поселка имеется лавка, но в ней не торгуют ничем хорошим. Поэтому все приходится привозить из Москвы, только хлеб и газеты можно купить относительно недалеко, если доехать до платформы железной дороги. Услугами станционной торговли пользуются практически все обитатели Ложкина, поэтому нас на вокзале великолепно знают.
Я приблизилась к ларьку.
– Обо мне? Написано в газете? По какой причине? Вы, наверное, ошиблись.
– Здеся, – ткнула корявым пальцем баба в аршинный заголовок, – тут и фотка есть, вы с полковником. Знаете, Дарь Иванна, не обращайте внимания. Это просто зависть. Во как вам свезло: и богатая, и детки хорошие, и мужик есть, такое не каждому нравится.
Я уставилась на кроваво-красные буквы, бежавшие через страницу. «Богатые тоже плачут. Слезы на плече мента. Доказательство вины и раскаянья?»
Икнув, я уставилась на фото. Так, кабина лифта, Дегтярев отчего-то страшно толстый с выпученными глазами, я обнимаю Александра Михайловича и выгляжу просто ужасно. Черная кофточка расстегнулась почти до пояса, юбка свалилась на бедра.
Ниже шел убористый текст.
«Дарья Васильева, ставшая после долгих лет нищеты одной из самых богатых женщин Москвы, усиленно демонстрирует презрение к окружающему миру. Дама проживает в поселке Ложкино, не посещает светские мероприятия, не работает, вроде воспитывает внуков. Нам приходилось лишь разводить руками, на репутации мадам имеется всего одно крохотное черное пятнышко: она живет во грехе с полковником милиции Дегтяревым. Впрочем, не станем бросать камни в Дарью. Александра Михайловича она не стесняется, он обретается в одном доме с богатым семейством, является, так сказать, вторым любимым мопсом Васильевых-Воронцовых, правда, в отличие от первого, молодого красавца Хуча, Дегтярев престарелый и плешивый. Думается, Дарья, с ее миллионами, могла купить себе любого мачо, но нашей дамочке по вкусу лысые пузаны, а о вкусах, как говорится, не спорят. И все бы ничего, кабы наши корреспонденты не узнали внезапно массу интригующих подробностей. Во-первых, сладкоулыбчивая Даша работает в МВД следователем по особо важным делам. Настолько важным, что о ее службе известно лишь самому узкому кругу начальства. В окружении полковника Дегтярева мадам Васильеву считают безалаберной идиоткой, но, поверьте, это не так.
Состарившаяся девушка, а как еще можно назвать женщину, которая, имея внуков, бегает по городу в майке с изображением Микки-Мауса, хитра и безжалостна, ей поручают весьма деликатные дела. Одно из них – помощь в убийстве Милы Звонаревой. Чем госпожа Звонарева помешала кое-кому наверху, мы знаем, но не скажем, потому как стопроцентных доказательств своим догадкам не имеем, а подводить родную газету не хотим. Что да как случилось в особняке, приходится лишь гадать. Ясно одно: госпожа Васильева, как всегда, блестяще справилась с задачей. Муж Звонаревой отравил жену в присутствии Дарьи. Убийственные показания дают дочь и невестка. А мы застали парочку голубков в тот момент, когда они никак не ждали посторонних и теперь удивляемся: что, у ментов бывает совесть? Или слезы на глазах мадам вызваны слишком сильными объятиями бравого кавалера?
Мы намерены и далее следить за развитием событий».
Я потрясла головой. Ну и ну, слов нет!
– А тут еще, – услужливо подсунула мне другое издание торгашка.
Вновь яркий заголовок. «Дети «новых русских». Элитные школы, няни и гувернантки не способны прививать манеры». И новая фотография. Злое, перекошенное лицо Машки, ее рука, высунутая из окна машины, и неприличный жест. «На мой вопрос, сколько ей лет, Мария Воронцова отчего-то заорала: «На тебе, выкуси», а потом кликнула охрану, – гласил текст, – впрочем, реакция девицы понятна. Только что их с матерью самым позорным образом выставили с поминок Милы Звонаревой, нашей обожаемой, трагически погибшей любимицы. Вот что сказала мне мать Милы: «Дарья Васильева? Никогда более не упоминайте сие имя в моем присутствии. Она ненавидела Милу, хоть и считалась ее подругой, завидовала моей дочери, вынашивала злые планы и добилась своего. Да, фактический убийца Милочки Константин, но кто подтолкнул его на совершение преступления? Жаль, но истину не узнать. Васильева под патронажем МВД, она, как всегда, выйдет сухой из воды».
Я скомкала газету и швырнула в урну.
– С вас двадцать рублей, – деловито напомнила продавщица, – да не переживайте, никто из наших не верит. Газеты вечно врут. Правда, девочки?
– Ага, – начали кивать другие продавщицы, стоявшие у лотков с фруктами и тряпками, – брешут и брешут.
Тут до меня дошло, что мою персону небось с утра активно обсуждают на пристанционной площади. Старательно удерживая на лице улыбку, я махнула рукой.
– Я и внимания не обратила, экая лабуда! До свиданья.
– Прощевайте, Дарь Иванна, – закивала газетчица и не утерпела: – А че, ее и впрямь у вас в доме зарезали?
– Отравили, – машинально поправила я.
– Ой!
– Скажите, пожалуйста!
– Какие страсти-мордасти!
В один момент бабы бросили торговлю и ринулись ко мне.
– А кто?
– Правда, муж? Правда?
– Она перед смертью че говорила?
– Вау! Вас пока не арестовали?
Я попятилась, услышала звон мобильного, выхватила из кармана телефон и сказала:
– Да.
– Мамаша, – прохрипело из трубки, – малява тебе.
– Что? Вы, наверное, ошиблись номером.
– Ништяк, мамаша, не гундось. Костю Звонарева знаешь?
– Конечно.
– Малява от него. Триста.
– Что? – Я попыталась разобраться в ситуации.
– Лавэ бери.
– Ага, поняла. Мне записка от Кости, за которую вы хотите триста долларов?
– Верняк, кати сюда.
– Куда?
– Где топчусь.
– Адрес дайте.
– Ну, того… запоминай.
Улица и номер дома застряли в мозгу, я сунула телефон в сумку и, растолкав любопытных баб, пошла к машине.
– И, девки, – вонзился мне в спину противно тоненький голосок, – станет она с нами разговаривать! Из грязи в князи вылезла, такая с простым народом дела иметь не захочет.
Глава 4
Лишь очутившись перед обшарпанной дверью, я очнулась и задала себе вопрос: с какой стати Константину писать мне записки и зачем я явилась сюда? Но пока голова обдумывала вполне правильную мысль, рука сама собой нажала на звонок. Створка распахнулась, на пороге нарисовался невысокий, жилистый дядька в грязной клетчатой рубашке и брюках от спортивного костюма.
– Че надо? – зевнул он.
– Вы мне звонили. По поводу письма, – быстро ответила я.
Мужик засопел и начал шарить глазами по моей фигуре. Его нехороший, тяжелый взгляд медленно ощупал сумочку, часы, перебрался на кольца. Я испугалась. Конечно, я никогда не надеваю для походов по городу эксклюзивные украшения, но то, что сейчас есть на мне, понравится любому грабителю. В ушах симпатичные сережки, они, правда, не с бриллиантами, но сапфиры тоже очень ценные камни. На пальцах красивые колечки. Еще при мне сумка, а в ней кошелек, дорогой мобильный… Людей убивают и за меньшее. Было страшной глупостью являться сюда в одиночестве.
– Лавэ давай, – зевнул мужик.
– Где записка? – предусмотрительно спросила я, хватаясь за сумку.
Дядька шумно вздохнул и вынул из кармана тоненькую трубочку, запаянную в полиэтилен.
– Во! Хапай.
Слегка успокоившись, я произвела обмен, быстро вышла во двор, села в машину, отъехала пару кварталов, припарковалась возле метро и, разорвав пленку, раскрыла письмо.