— Что? — Стив еще не сообразил, как себя вести с этим странным человеком.
— Что мы встретились именно здесь. Вы знаете, последнее время наши писатели, публицисты, в общем, вся пишущая публика, прежде всего, стремится сюда, а потом уже едет к Эйфелевой башне и бегает по магазинам. Не знаю даже, какое кладбище сегодня более известно в России — Новодевичье или Сен-Женевьев?
— Мне кажется, это преувеличение. Хотите присесть?
Они подошли к узкой зеленой скамейке.
— Стив, — прошептала Кристина ему на ухо, — я вижу, что он хочет поговорить с тобой наедине. Может, я погуляю одна минут десять?
Стив кивнул. Профессор проводил девушку взглядом.
— Я читал о смерти Семена Степановича. Это ужасно. Он так и не успел побывать на родине, а ведь я приглашал его не раз.
Стив достал из кармана пачку «Самсонофф».
— Нет, спасибо, не курю. Когда я приезжал к вам в первый раз, около двадцати лет назад, мы с батюшкой вашим повздорили немного. Ну, понятно, он для меня был — белоэмигрант, я для него — «советская сволочь». Времена меняются. Я тогда был первым, кто в Советском Союзе осмелился упомянуть в печати имя великого русского мыслителя Бердяева...
Стив, ухватившись за последнюю фразу, начал лихорадочно шарить в памяти.
— Постойте, вы сотрудничали в «Вопросах истории»? Так это в вашей статье Бердяев был назван «русским фашистом»?
Профессор надул губы, как обиженный ребенок:
— Степан Семенович, можно вас так называть? Вы забываете, что это было за время? Ведь тогда даже упоминание этого имени в советской прессе уже было чревато неприятностями. Но ведь наш народ научился читать «между строк», люди получили возможность узнать это имя, они поняли — что искать! Сегодня, конечно, я бы уже так не написал...
Стив не знал, что ответить. Коршунов не вызывал у него других чувств, кроме резкой неприязни.
— Ну, «Вопросы истории», — продолжал профессор, — это дело прошлое. Я сегодня — официальный представитель «Фонда исследования наследия русского зарубежья»!
— Длинновато. И чем же занимается ваш фонд?
— О-о-о! — Коршунов оживился. — Вы не представляете себе, что для нас сегодня означает вход в интеллектуальную сокровищницу русской эмиграции. Ведь после Гражданской войны Россию покинули ее лучшие сыны и дочери. А сколько из тех, кто остался, были истреблены в кровавых сталинских чистках? Мы уничтожали свой генофонд. Единственное, что может спасти страну сегодня, это — кропотливое восстановление того, что еще можно восстановить. Мы должны снести в одну могилу белые и красные кости, открыто объявить национальное примирение! И тогда уже приняться за строительство Новой России!
Стив мрачно стряхивал пепел сигареты о край скамейки.
— Я недавно был в Аргентине. Вы представляете себе — в Буэнос-Айресе семь русских церквей! Правда, многие из потомков белой эмиграции уже не говорят по-русски. Ничего — когда они переедут на родину, язык быстро восстановится. Но главное для нас — архивы. Архивы их отцов и дедов. Ведь это не только историческая ценность. Все это — как бы срез, частичка той старой, канувшей в небытие России: семейные документы, неизданные рукописи, чертежи непостроенных зданий... Всего и не упомнишь! К примеру — мне удалось за сто долларов купить семейный архив золотопромышленников Зверевых, из Сибири. Наследник их уже по-русски не говорил и был страшно рад, что удалось выручить хоть что-то за бумажный хлам, который он собирался выкинуть. Я все бумаги еще не разобрал, но уже наткнулся на карту золотых приисков. Может быть, это — прошлогодний снег, а может — и нет. Представляете себе — через семьдесят лет старый семейный архив принесет стране тонну-другую золота! И тем более — в такой трудный для нее момент...
Монолог профессора потихоньку превращался в продолжение его парижской лекции. Стив не перебивал, но уже начинал терять терпение.
— С вашим батюшкой нам так договориться и не удалось. А ведь наследие дальневосточной эмиграции очень мало изучено! То, что НКВД вывез после войны, заперто в спецхранах, а что-то и уничтожено. Но у нас есть сведения, что самое главное спасено! Где сейчас эти бумаги — в Сан-Франциско, в Мельбурне?
Стив увидел вдалеке приближающуюся фигуру Кристины — ей явно наскучило бродить по кладбищу одной.
— Понятно, господин Коршунов, — Стив поднялся, — но, навряд ли я смогу вам помочь — после смерти отца никаких бумаг не осталось. И, кстати, с идеологией национал-большевизма я знаком. Вы говорите о «национальном примирении»? Но с Россией мы никогда не ссорились, а с КПСС мириться не собираемся, так что разговор на эту тему — пустая трата времени. Вы говорите про «белые и красные кости»? Что ж, памятников «красным командирам» в Советском Союзе немало. Но вот когда красные заняли Екатеринодар, они вырыли из могилы труп белого генерала Корнилова, надругались над ним на центральной площади, сожгли , а пепел развеяли. Эмигрантские архивы... Сначала они отняли у наших отцов родину, а теперь, разорив ее до основания, пытаются поживиться у нас — не деньгами, так хоть информацией. Геннадий Петрович, я чувствую, что ваш разговор с сыном может закончиться тем же, чем и с отцом!