Всеволожский отхлебнул кофе.
— И что было дальше?
— Дальше был Октябрьский переворот, который упорно продолжают именовать «Октябрьской революцией». В 1918 году толпа пьяных матросов и солдат заявилась в поместье к моему деду, точнее — к его брату. Господ экспроприировать, а поместье — сжечь. Но не на того напали... — Всеволожский довольно засмеялся.
«Чего это он так часто смеется? Чувствуется неуверенность».
— Так вот, ворвались они в поместье, а дед мой, точнее брат его, как и вы, Степан, стрелял неплохо. Нескольких большевиков завалил. Но их было больше. Дед заперся в гостиной: там в камине был древний подземный ход. Дед его с детства знал. Вот через него он и ушел в Румболовские подземелья.
— Куда ушел?
— Румболовская гора, возле которой стояло поместье. Она вся изрыта подземными ходами. До сих пор до конца не изучены. Туда и ушел Степан Всеволожский. И пропал... — Гость замолчал. Отодвинул тарелку, вытер губы салфеткой и броси ее в тарелку. — А брат Степана, Савелий, ушел за границу. Это и был мой дед. Я родился и вырос в Париже. Стал ихтиологом. Кое-чего достиг. И вернулся в Россию. И не зря... — Всеволожский самодовольно усмехнулся. Потом понизил голос до шепота.
— Я нашел останки Степана Всеволожского! Брата моего деда.
В комнату уже давно неслышно зашла тетя Нора. Она внимательно слушала рассказ гостя. Тетя Нора всплеснула руками.
— Надо же! Мало кому из эмигрантов это удавалось — найти останки предков, замученных большевиками.
Всеволожский самодовольно выпятил живот. Он ничуть не возмутился тем, что старушка вмешалась в разговор.
— Спасибо за угощение! Курица в вине была просто восхитительна. Приезжайте ко мне в гости — угощу свежим жареным сигом.
— Чем?
— Сиг, ладожская рыба. Не все ее знают. Как и корюшку, как и миног. Его коптят на яблоневых поленьях, но свежевыловленный, жареный... Объеденье! Сигов очень любил Баварский король Людвиг Второй. Попробовал при русском дворе и не мог забыть. Ну, ему и подарили бочку с мальками. Он их выпустил в озеро Тегернзее. Прижились. Теперь в Баварии гостям в ресторанах предлагают «экзотическую рыбу», которую называют «ренке».
«Ихтиолог он и есть ихтиолог. А как же останки предка»?
Всеволожский вздохнул и продолжил.
— В Париже, в семейном архиве, я нашел письмо Степана Всеволожского. Ни марки, ни конверта. Наверное, передал с кем-то. Письмо было коротким, скорее — записка. В ней говорилось, что он ушел от большевиков, но хочет переждать смуту. И точно описывает — где он собирается это делать. Дескать, не беспокойтесь, большевики долго не продержаться, смута кончится и заберете меня. Я — в надежном месте. И точно описал, где это место.
Тетя Нора присела к столу. Было видно, что рассказ ее заинтересовал.
Всеволожский раскраснелся.
— В те годы многие думали, что большевики — это не надолго. Брата моего деда это и погубило. В начале девяностых не так много эмигрантов перебралось в Россию. Смутное время. А я как раз с женой в Париже развелся. Собрал сбережения — и поехал. Частной собственности на землю еще не было, но долгосрочная аренда была возможна. Ну, я и выбрал кусок, который никого не интересовал. Кроме меня... — Всеволожский достал из конверта несколько фотографий. — Вот, полюбуйтесь! ОСТРОВ НА ЛАДОГЕ.
Скалистые берега. Водная гладь. Сосны и какое-то растение, похожее на тропическое длинные стебли, растущие прямо из земли: широкие листья, этакий лопоухий бамбук.
— Это что? Ведь Ладога не в тропиках...
Всеволожский опять криво улыбнулся.
— Гречишник сахалинский. Еще одна моя находка. Я выяснил, что климат в Приморье очень похож на климат Санкт-Петербургской области.
— Она ведь «Ленинградская»...
— Верно. Очередной посткоммунистический маразм. Город Санкт-Петербург находится в Ленинградской области! Но я не об этом. Так вот, этот гречишник растет только летом — зимой погибает. Весной снова вырастает. Огромный, под два метра, а то и больше. Создает полное впечатление тропиков. Живучий донельзя, потому как — сорняк. Один раз посадил — и забыл. Я в начале девяностых весь остров... Ну, да, я перескочил. Так вот, в начале девяностых я присмотрел себе остров на Ладоге. Конкуренции не было — многие стремились на Запад уехать. Но меня разговор с господином Кругловым в Бельгии очень задел...