– Ого, па! Целая куча материалов! И вдобавок ничейная!
Подняв голову над грудой битого кирпича, Аида и Горан удивленно переглядывались:
– Куча? Ничейная?
– Ну да!
Зеко указывал место и пытался разглядеть, как отец в зеркале заднего вида поощрительно подмигнет ему.
Когда всю «ничейную кучу» упихивали в машину, автомобиль превращался в подводную лодку, готовую в любой момент пойти ко дну и лишить своих пассажиров кислорода. Заметив, что у Горана и Зеко мутнеет взор, Аида умудрялась выпростать руку, чтобы опустить стекло. Нелегкие условия путешествия то на передней, то на задней передаче лишали их всякого представления о времени. Что же касается понятия пространства, об этом лучше вообще не говорить. Когда количество переключений с передней передачи на заднюю превосходило его ожидания, а близкие впадали в апатию, Славо прибегал к цитатам:
– «Два шага вперед, шаг назад», как говорил великий Ленин![8]
Однако, по мнению Аиды и ее сыновей, семья совершала, скорей, два шага вперед, два шага назад – или, чтобы уж быть совсем точными и верить очевидному, вообще не двигалась с места. По прибытии в Донью-Сабанту эта формула движения лишь слегка нарушалась торопливыми объятиями с дедушкой и бабушкой, родителями Славо, и временем, необходимым для того, чтобы приколотить к стене деревенского дома плакат времен Второй мировой войны: «Мины. Опасно для жизни».
Потому что больше всего капитан первого ранга боялся, что его обворуют.
После чего семья стремительно отправлялась в обратный путь, чтобы Славо мог вовремя вернуться в Травник и поспеть на дежурство. В воспоминаниях Зеко и в зеркале заднего вида «вартбурга» не оставалось ничего, кроме печального взгляда бабушки и напутственного благословения дедушки перед отъездом их сына, снохи и внуков. Едва бабушка успевала бросить окорок в «вартбург», в голову Зеко, как время вновь пускалось вскачь.
Словно для того, чтобы скрыться от отца, Зеко вошел в кухню, пряча забрызганный керосином рукав. Он был похож на Моца, нападающего белградского «Партизана» Момчило Вукотича, который опускал рукава футболки, когда был настроен выиграть матч. Аида сообщила сыну, что отец спешно прислал военного курьера с донесением.
– Через час он ждет нас всех в казарме! Говорит, приготовил тебе подарок.
– Нет…
– Если ты мне не веришь, читай сам…
– Горан говорит, что вчера ты жутко пробрала его, – заметил Зеко.
– Надевай куртку и не суйся не в свое дело.
– Ладно, но без тебя он ни за что не вспомнил бы о дне рождения Зеко!
– Прекрати, Горан! Он пишет, что подготовил нечто незабываемое!
– Мне кажется… А вдруг это велик! – воскликнул Зеко.
Взволнованный, раскрасневшийся, он первым бросился по дороге, некогда соединявшей Сараево и Травник. За ним следовал Горан. Замыкала шествие Аида. Она была счастлива: наконец-то муж исполнит желание сына. Тот, возбужденный, вообще не мог представить себе никакого подарка.
– Если он задумал искупить свои ошибки, – бросил Горан, – ему придется раскошелиться!
В воображении Зеко возникла картинка, которую показывал ему брат матери: педальная машина…
Или, например, самолет… который взлетает, как на пружине, а потом просто так приземляется, как пчела на цветок. Или – почему бы и нет – щенок овчарки…
Аида с трудом поспевала за ними. После вчерашнего бала она чувствовала себя какой-то замаранной. Переизбыток выпитого и все то, что она бросила в лицо Славо…
– Пока мужику в морду не заедешь, он ничего не понимает! – твердила она. – А при этом еще и улыбаться надо.
– Подождите… дети… не могу больше! Ради всего святого, не бегите вы так!
Казалось, бежать по шпалам заброшенных путей – это игра, маленький праздник для Теофиловичей, некий вираж, который Славо совершил в их существовании искуплением своих ошибок и деньрожденным подарком.