Павликовы сообщения были коротки и драматичны, как военные сводки.
- Фейн бросил институт.
- Да ты что?
- Бросил. Он теперь маслом пишет.
- Что пишет?
- Как что? Картины. Больше натюрморты. Я к нему захожу, а вся комната в мольбертах. Холст, а в центре - такая загогулина, вроде живчика. Спрашиваю, а это что? Он говорит, это мазок Фейна. Новое в живописи.
- "Луна и грош", — сказал я.
- Что?
- Сомерсет Моэм.
- Ага.
Однажды ночью нас разбудил звонок. Чертыхаясь, я бросился к телефону, наступив в темноте на резинового Буратино своей дочки и чуть было не свернув шею.
- Это я, — раздался в трубке голос Павлика. — Знаешь, откуда я говорю?
- Ничего не понимаю. Ты что, пьян, скотина?
- Я из Шереметьева звоню, понял? Из Ше-ре-метьева.
- И на кой черт ты мне звонишь в четвертом часу из Шереметьева, гадюка?
- Я только что Фейна проводил. Он улетел, Фейн!
- Куда улетел?
- В Рим!
- В Рим? Какой идиот его в Рим пустил? Им мало разрушенного Колизея?
- Так он же женился!
- А Рим при чем?
- На итальянке женился. На внучке основателя ихней компартии.
- Фейн?! На внучке? Чьей внучке? Грамши, что ли?
- Может, и Грамши. Что-то в этом роде. Черт, забыл.
- Она что, страшная?
- Да нет, ничего. Итальянка.
Этот разговор я переваривал долго.
А месяца через три Павлик заявился ко мне с большим баулом и предложил купить джинсы и куртку из какого-то новомодного кожзаменителя.
- Откуда шмотки? — спросил я.
- Да Фейн прислал из Италии! Продать просил.
- У него, что, с рублями напряженка?
- А шут его знает! Просил, и все.
Жене куртка понравилась, и мы ее купили, отсчитав Павлику двести, что ли, рублей.
Вскоре нагрянул переезд на новую квартиру, ставший возможным благодаря размену большой родительской. Катаклизм ремонта, охота за мебелью и другие форс-мажорные обстоятельства повлекли за собой довольно-таки длительный антракт в моих сношениях с Павликом. Я работал, у меня появились новые знакомые, и на дефицит общения я пожаловаться не мог, как не мог похвастаться и излишком свободного времени. Раза два-три я Павлику звонил, но его номер не отвечал. Я не слишком удивлялся, зная, что Павликовы родители, выйдя на пенсию, большую часть года живут в своем шестисоточном садово-огородном поместье.
Холодным и ветреным августовским днем меня занесло на Комсомольский проспект, и я решил наведаться в магазин "Океан" (теперь, кстати, он зовется "Обью" - все мельчает) проверить, нет ли случайно креветок.
У входа мыкался мужик с детской коляской: ясное дело, жена за треской стоит. Он обернулся ко мне вполоборота, и я застыл на полном скаку: Господи! Старик Фейн! Негодник отпустил бороду, сделавшую его сходство с последним представителем династии Романовых вовсе уж патологическим...
- Фейн! — заорал я во весь голос, взметнув в воздух стайку голубей, клевавших какую-то дрянь неподалеку. — Дружище Фейн!
Он увидел меня и приветливо ухмыльнулся:
- А... привет! Привет, старый.
Мы пожали друг другу руки, а я, не удовлетворившись этим, еще и похлопал Фейна по плечу.
- Ну, как ты? Постой! Ты что, вернулся? — спросил я возбужденным от радости голосом.
- Вернулся? Откуда?
- Как это откуда? Из Рима, разумеется.
- Из Рима? Из какого, к черту, Рима?
- Ну как же! Ты же ведь женился на итальянке? На внучке Грамши или кого там еще?
- Что ты чепуху порешь? Грамши? Что за Грамши?
- Антонио! Тебя же Павлик из Шереметьева провожал...
- Павлик?
- Ну да. Кстати, как он? Ты его видел?
- Значит, так, — сказал Фейн. — Во-первых: ни на какой итальянке я не женился и вообще на запад дальше Наро-Фоминска не выезжал.
- Но Павлик...
- А Павлик сейчас нехорош. Это во-вторых.
- То есть? Как это - нехорош?
- Под следствием Павлик.
- Иди ты! Павлик - под следствием?
- Ага. Связался с урлой, залезли в квартиру, стащили ордена...
- Какие ордена?
- Советские! Какие... Потом Павлик пытался их толкнуть на Беговой у комиссионного, там его и взяли.
Беговая, ордена, урла - все смешалось в моей голове.
- А где он... Постой. Где он урлу-то нашел?
- Где работал, надо думать, там и нашел.
- В секретной лаборатории?!
- Секретнее некуда! Винный буфет ресторана "Москва", младшим научным грузчиком...
В экстремальных ситуациях человеческий мозг нередко ищет пути отхода на менее стрессоопасные направления. Я заглянул в коляску. Там мирно посапывал щекастый розовый младенец, которому решительно наплевать было на всех Павликов мира.