- Что останется, можете вылить под дерево. Дело ваше.
И он стал чесать нос. Я бы их отучил. Захотел что-нибудь почесать - зайди в подсобку и чеши.
- Ладно, давай бутылку. Почему вы их никогда не протираете? Пробочка ржавая. А где этикетка? Это нарзан?
Продавец внятно зашипел.
Я выпил полбутылки, остальное вылил под дерево. Подошел милиционер, поставил ноги на ширину плеч, спросил строго:
- Гражданин, почему безобразничаете?
Был бы я у них главным, объяснил бы сотрудникам, кто в основном безобразничает и от кого нужно кого защищать.
- Да это нарзан, — сказал я спертым законопослушным голосом. — Вполне полезная для живых организмов вода, вроде комплексного удобрения.
- Может, нарзан, гражданин, а может, ацетон.
- Так ведь я же пил. Я вон половину выпил. Откуда ацетон?
- Это значения не играет. Сейчас люди пошли ненадежные, — он вольно махнул рукою окрест, — вроде мутантов. Мыло ДДТ едят, дихлофосом запивают и даже испытывают приятные ощущения. А то вон еще придумали: макушку выбривают себе, компресс кладут ацетоновый, — он покосился на пустую бутылку в моей руке, — и балдеют. А дерево - живая природа. В момент листья сбросит.
- Какой-то у нас разговор пошел странный, — заметил я. — Вы же видите, перед вами стоит приличный человек, сотрудник государственного учреждения.
Милиционер оторвал взгляд от тополя и обратил его вниз, на мои запыленные ноги, после чего удовлетворенно улыбнулся, и потребовал документы, и оштрафовал за попрание общественного порядка необутыми ступнями.
Расплатившись, я увидел, что приближается автобус с уже знакомым мне веселым шофером. Разглядев меня в зеркальце заднего вида, он снова упал на руль, но я успел впрыгнуть на подножку. Двери, заголосив, рванулись навстречу друг другу, как два вепря в пору брачных дуэлей, но в последнюю секунду сжалились над моей утлой плотью и милосердно сдавили на спине пиджак. Я рванулся, пиджак тихо ахнул, распахнувшись по шву. Спасибо вам, двери! Молчи, пиджак! Но что за шоферов делают?
Скорбя, я проехал одну остановку.
- Гражданин, ваш билет? — пропел кто-то над самым ухом. Я вытащил пятак:
- Пардон, забылся.
- Уберите ваши деньги. У нас бескассовое обслуживание.
- Ну, продайте один талончик.
Перст контролера вознесся к трафаретной надписи на стене салона: "Безбилетным считается пассажир, если до следующей после посадки остановки..."
- Чушь какая, — сказал я. — Надо не "если", а "который".
- Деловой. — вынесла мне приговор расположившаяся поблизости старуха, вероятно, из лимитчиц.
- Жила, — мелодичным баритоном провозгласила какая-то голенастая старшеклассница.
Еще младенец, а уже такая карга.
Я пошел пятнами и протянул контролеру три рубля.
Половина автобуса оживленно загудела, обсуждая мои низкие моральные стандарты. Вторая половина была безучастна.
Я выскочил из автобуса, забыв захватить портфель с прахом ботинок.
Вот я всем верю. Всему верю. Пусть подойдет ко мне человек, скажет: "Я - баобаб". Я брошусь к нему на шею, расцелую, крикну: "Да, ты баобаб, хороший ты мой, корявый и изогнутый!" Ему станет хорошо, как в детстве, и мне будет приятно. Я добрый, безотказный и знаю, как правильно жить. Но теперь все пропало, меня завели, я несусь, как бубонная чума, и на всякого, кто подвернется, я...
Тетка перегородила мне дорогу, поставила мне на ногу, не глядя, тяжелый рюкзак:
- Сынок, где тут ГУМ?
Я ору:
- Да что вы все сюда тащитесь? Сидели бы дома, работали, свой ГУМ уже давно имели бы! А ну, турманом на Курский!
- У нас в Петюхах купальники не завозят, — шмыгает тетка носом.
- Кыш!
Я несусь неудержимо, и за спиною бьют колокола, это в мою честь горят факелы и длинные шеренги мортусов салютуют мне коваными железными крючьями.
Самоубийство
Утром Лимонов проснулся в хорошем настроении, удивился, раскинул по кровати руки и ноги и принялся прислушиваться к процессам, тайно происходящим в организме. Однако ничего не услышал, зато вдруг вспомнил, что жена его Ленусик укатила к родственникам в Егорьевск. Наказывала по вечерам быть дома, приятелей не водить, купить новую крышку для унитаза, положить с получки пятьдесят рублей на сберкнижку и не забывать, что и на большом расстоянии она все сечет.
Выгнать за эти, как и за другие нахальные речи жену из дома Лимонов не мог. Квартира не принадлежала ему, в свое время ее построили родители Ленусика, о чем было написано особой вязью на латунной табличке у двери. И хоть внутри у него все кипело и уже готов был повалить пар изо рта, Лимонов только качал головой как болван и бормотал: "Все сделаю, Ленок, ты не думай..."