– Ну, ну. Как приехала, так и уехала. Любовницы полы не моют.
– Зато трубы прочищают, – Запорожец облизнулся. – А захочешь, чтобы пол помыла – женись.
– Еще чего. Хватит с меня первого раза.
– Да... – резюмировал Москвич, – как ни повернись, везде плохо.
– Тебе-то грех жаловаться. Подумаешь, смотрит она на тебя. Ночью ведь не смотрит, когда спит?
– Ночью не смотрит. Ночью держит. Схватит за руку – и держит. И... это...
– Чего?
– Ну... Храпит она, в общем. Сильно храпит, зараза. Иногда будить приходится... А как разбужу – смотрит опять, пока не заснет.
– Нам бы твои проблемы. Да, Девятка! – сказал Запорожец.
– Да уж...
Помолчали. За разговором уже вторая бутылка пролетела незаметно, потянулись за третьей. Белочка пела лучшую свою песню, под нее разговаривать не хотелось. Дослушали до конца, призадумались...
– Эх, – крякнул Запорожец, – есть же на свете бабы!
– Ты о ком?
– Да о ней. О Белочке. Вот кто-то огреб сокровище!
– Не знаю насчет сокровища, – засомневался Москвич голосом человека, у которого сын на выданье в прицеле всех блядей от Магадана до Бреста. – Говорят, гуляют они там, в шоу-бизнесе.
– Да пусть гуляет, зато девка-то какая! Красавица! – Запорожец загнул промасленный палец. – Умница! Душевная! Опять же – блондинка.
– Крашеная, – скептически добавил Девятка.
– Ну и пусть, – справедливый Запорожец все-таки разогнул четвертый палец и помахал перед носом Девятки оставшимися тремя. – Этого разве недостаточно?
– Достаточно. Только сомневаюсь я, что она – из тех, кто в твою мыльницу согласится сесть.
– Да я бы для такой горы свернул, а шестисотый достал, – в голосе Запорожца звякнула пьяная уздечка.
– Ну, ну... – скептически проронил Девятка.
– И песни у нее – все про одну и ту же несчастную любовь. Видать, прикипела к кому-то. Как такая может блядью быть?
– Запросто, – сказал Девятка.
– Да ну тебя на хуй! – разозлился Запорожец. – Много ты в бабах понимаешь, если даже такую готов с говном смешать!..
– Да ладно вам, – примирительно сказал Москвич. – Нашли из-за чего ссориться. Давайте я кассету поменяю, пусть мужик какой-нибудь попоет.
– Нет! – Запорожец не желал угомониться. – Хочу Белочку слушать. У меня от ее голоса внутри жизнь просыпается. Люблю ее! Вот на ней женился бы – и горя б не знал. Просыпался бы с ней и говорил бы: «Доброе утро, Черепашка!»
– Почему «черепашка»? – удивился Москвич.
– Ну, это я так, для примера. Надо же как-то ласково назвать. Пока ласковое имя бабе не придумаешь, считай – живешь порознь.
– И как же ты свою называешь?
– Сейчас никак не называю. А раньше... Раньше рыбкой называл. Или рыбонькой... Пока она мне икры не наметала...
– Понятно, – сказал Москвич.
– А ты свою как ласково называешь? – спросил Запорожец.
– Не знаю... Старушкой.
– Не обижается?
– Нет. Я же любя.
– А ты, – Запорожец обернулся к Девятке, – ты свою как... называл?
– Теперь не важно... – сказал Девятка и допил то, что оставалось.
– Нет, ну все-таки? – прицепился Запорожец.
– Скажи уж, – веско присоединился Москвич.
– Белочкой называл... – Девятка пьяно всхлипнул и добавил: – А теперь ее все так называют...
...Переваривая услышанное, Запорожец с Москвичом переглянулись и молча уставились на колонки. Но кассета закончилась. И скреблась в наступившей тишине, как мышь...
Эротический этюд # 3
Как всегда в первый день менструации, Она чувствовала себя хуже некуда. Несмотря на это, пришлось засидеться на работе дольше обычного и возвращаться домой затемно.
Впрочем, из окон метро это было незаметно.
Она дождалась, пока освободится место на лавке, и уселась на нее, не обращая ни малейшего внимания на других желающих. У нее кружилась голова и подкашивались ноги, она текла, как Титаник, и была совершенно не виновата в том, что по привычке выглядела лучше всех.
Она раскрыла книгу и заснула над ней прежде, чем успела перевернуть страницу. Уши, отключаясь последними, еще успели услышать: «Осторожно, двери закрываются... Следующая станция...» Механический женский голос заткнулся на полуслове. Она провалилась в сон.
Проступок станционной смотрительницы, прозванной в народе «красной шапочкой» за служебную деталь туалета, объяснить нельзя. Известно, что ее обязанность – обезлюдить поезд перед тем, как отправить его в депо. Почему на сей раз она прошла мимо спящей красавицы, останется неизвестным. А ведь прошла. И даже покосилась на девку. И даже будто бы оглянулась воровато. Но шаг не замедлила и просигналила, как ни в чем не бывало, что поезд свободен. Так-то...
...Она проснулась от того, что кто-то потрогал ее за плечо. Она открыла глаза и захотела открыть их еще раз, потому что вокруг было абсолютно темно. Второй раз глаза открываться не захотели, и пришлось довольствоваться тем, что есть. Рядом никого не оказалось.
Темнота проявлялась, как фото. Сначала заблестели перила, потом появились окна. Пустые вагоны казались в темноте огромными. Редкие лампочки на стенах тоннеля отбрасывали в разные стороны мохнатые голенастые тени.
Постепенно зрение привыкло к темноте достаточно, чтобы хорошенько разглядеть ситуацию и ужаснуться ей. Одна, ночью, в пустом запертом вагоне, который подадут на линию не раньше завтрашнего утра. И, самое омерзительное – эта набрякшая кровью неподвижность, страх одним движением расплескать все, что накопилось в трюме. Плюс, извините, малая нужда, которая через полчаса превратится в сущую пытку.
Она бы расхохоталась от безысходности, но побоялась делать резкие движения. Поэтому просто засмеялась шепотом.
– Доброй ночи. Как спалось? – сказал вдруг механический женский голос. Тот самый, который записан на кассете и объявляет названия станций.
– Хуже некуда... – Она почему-то не только не испугалась, но даже не удивилась. Все происходящее спасительно смахивало на сон.
– Жаль, – в Голосе не прозвучало ни одной эмоции. Он звучал громко, отдаваясь по всем вагонам.
– Мне тоже жаль. – Она посмотрела вокруг лукаво, как Алиса. – А ты кто?
– А ты кто? – повторил Голос. Он сел на полтона, как бывает, когда магнитофон «тянет» пленку.
– Я – никто.
– Я – никто, – повторил Голос. И зачем-то добавил:
– Станция «Парк Культуры».
– Откуда ты знаешь? – спросила Она.
– Следующая станция – «Октябрьская», – сказал Голос. – Я умею выполнять желания.
– Любые?
– Да.
– Отвези меня домой.
– Не могу, – Голос снова сел. – Двери закрываются.
– А говоришь – любые.
– Любые, – повторил Голос и снова добавил:
– Осторожно. Двери закрываются.
Она подумала: «Тогда сделай так, чтобы я стала сухой и чистой. Может, смогу заснуть». Но просить об этом вслух было неловко. Поэтому Она сказала:
– Тогда отваливай и не мешай мне спать.
– Твое желание услышано и будет исполнено, – равнодушно сказал Голос и отключился.
Спустя полминуты, наполненных нервным ожиданием, Она увидела в соседнем вагоне три больших оранжевых пятна, похожих на расправленную мандариновую кожуру. Пятна приближались, и Она вдруг поняла, что оранжевые пятна – не что иное, как дорожные куртки рабочих. Спасена, подумала Она и закричала:
– Ау, ребята! Выпустите меня отсюда!
Ребята шли по направлению к ней, но шаг не ускорили. Было что-то в их походке, отчего Ей стало не по себе. Когда одно из пятен, дойдя до запертой двери, протиснулось в