– Гоги, а я тебе лапшички свежесваренной принесла, чтобы ты пообедал как следует, – умиленно говорит старушка, внезапно возникнув на пороге комнаты с кастрюлькой в руке. – Ой, а что это вы делаете?
– Сексом занимаемся, баба Дуся, – ляпаю я, не моргнув глазом. – Игры у нас такие. Эротические. Вы смотрели «Пятьдесят оттенков серого»? Сейчас мода такая, надо обязательно руки вязать.
Зоя с тихим стоном закатывает глаза и с отчаянием несколько раз бьется затылком в пол, заливается краской стыда. А вот нечего было мне лицо царапать. Достала меня, чуть без коленки не оставила. Кошка дикая.
Киваю на Зою.
– Видите, баба Дуся, ей уже хорошо.
– А что ж, нынче, что ли, при этих трах-тибидохах не раздеваются? – въедливая бабка опять сомневается.
– Раздеваться не обязательно. Главное – руки связать.
– Как, как ты сказал? «Пятьдесят оттенков серого»?
Уходит к себе, осторожно передав мне в руки вкуснопахнущую кастрюльку и бормоча название себе под нос. Зоя провожает бабку взглядом, полным слез. Потом переводит глаза на кастрюльку. Шумно сглатывает.
– Знаешь, а я ведь могу пытать тебя едой, – задумчиво говорю я. – Ну что, будем дальше драться? Или обедать сядем? Зоя, я серьезно говорю. Давай поедим, хватит ерундой страдать.
Зоя отворачивается в сторону и начинает плакать. Тихо и безнадежно. Я тяжко вздыхаю и развязываю ей руки. Не выношу, когда женщины плачут. Да и черт с ней, с коленной чашечкой, в крайнем случае, на одной ноге по кухне попрыгаю.
– Снегурочка, ну, ты чего? – пытаюсь поднять ее с пола и обнять за плечи. Отворачивается, вырывается. Сильная, блин. – Зоечка, перестань! Ну, прости меня. Хочешь, пойдем к бабе Дусе и восстановим твою честь и достоинство? Я ей все как на духу расскажу, что я тебя принуждал, даже связал, а ты мне не отдалась!
– Господи, да что тебе от меня нужно! – сквозь слезы причитает Зоя. – Что ты вообще понимаешь в моей жизни! Мне тридцать четыре года, тридцать пять скоро! На мне пятнадцать килограмм лишнего веса! А я замууууж хочу и ребенка! А кто меня, такую толстую, возьмет? Да я даже забеременеть с лишним весом не могу!
– Зоечка, ты только не плачь. Ну, что за бред! Ты что, ко врачу ходила? Хочешь, я замуж возьму? В благодарность за то, что в сугробе не бросила?
– Издеваешься? Ну, ты и сволочь, – опять горько плачет. – Господи, зачем я вообще вышла вчера на улицу! Замерз бы, туда тебе и дорога! Гад! Придурок! Ненавижу!
Я молчу, не перебиваю. Потому что высказать все, что на душе накипело, – это ведь тоже важно и нужно.
– И прекрати меня лапать своими руками! Ненавижу, когда ко мне чужие прикасаются! И в лицо ко мне не лезь, у меня изо рта плохо пахнет, ацидотический криз, понятно? Иди и погугли с бабой Дусей! Чего ты пристал ко мне! Ты шизик что ли? Или просто дурак? Звони быстрей своей ненаглядной Кате, пусть приезжает и забирает тебя!
Зоя глядит голодными глазами на кастрюльку и решительно отворачивается. Всхлипывает тоненько и жалобно. Решительно хватаю чертов суп и тащу его в санузел. Выливаю в унитаз. Вот до чего я докатился – хорошую еду в канализацию спускаю. А ведь это у нас, у поваров, страшным грехом считается. Мысленно прошу прощения у бабы Дуси и у бога вкусной готовки. Возвращаюсь в комнату, осторожно обнимаю девушку за плечи со спины. Она качает головой и опять отворачивается. Я не настаиваю.
– Ну, хватит, Заяц, давай, успокаивайся, – шепотом говорю ей в макушку. – Как же мне может не быть до тебя дела, ты же мне помогла, и я тоже тебе помочь хочу. По мне, ты совсем не толстая. Но если считаешь, что надо обязательно голодать, то и я с тобой голодать буду. Для моральной поддержки. А Катя мне сестра. Старшая. А не то, что ты подумала.
Затихает, потом опять качает головой. Смотрит мельком и опять отворачивается.
– Ты больной, Георгий, ты просто больной. Мне обязательно похудеть в ближайшее время надо, понимаешь? Иначе так и останусь одна. Мне зять сказал: спасибо, Зоя Павловна, что заботились столько лет о моей жене, что выучили ее. И что девочек вырастили, тоже спасибо. Только теперь я сам о них позабочусь, теперь они – моя семья. Мы сами по себе теперь. А вам пора о себе подумать, для себя пожить. А я же не умею для себя-то! У нас родители в мои восемнадцать разбились, мне пришлось с первого курса института в академ уйти, чтобы все бумажки оформить, тела перевезти, похоронить. Только я пришла в себя – Яночка беременная! В десятом классе, непонятно от кого, еще и двойней! Когда мне надо было для себя жить, скажи мне, пожалуйста! Мне всех троих нужно было на ноги ставить! На работу устраиваться, опекунство оформлять! А сейчас, видишь, не нужна я уже им! Вежливо за дверь попросили! Да я и сама себе тоже не особо нужна! Ни жилья, ни семьи, ни котенка, ни ребенка! Восемьдесят пять кило! Чего ты прицепился ко мне, не пойму! Блондинок, что ли, в поселке мало?!