Стою, смотрю на новогодний «подарочек», который сидит в сугробе, а в голове картинки из «Морозко»: «Тепло ли тебе, девушка? Тепло ли тебе, милая?» – «Тепло, батюшка, тепло, Морозушка, тепло».
– Девушка, а девушка. А поговорите со мной о смысле жизни.
– Чьей? – рявкаю я, подходя еще ближе, практически вплотную. – Вашей или моей?
– Общечеловеческой.
Мой громкий командный голос – тяжелое наследие моей затянувшейся педагогической карьеры. Незнакомые люди пугаются, знакомые уважительно внимают. А этому хоть бы хны. Пьяный, и причем сильно. Несет от него, не хуже, чем от нашего садиковского сторожа дяди Вани. Стою руки в боки и соображаю, как бы мне этот «подарочек» из-под ёлочки выкурить. Здоровый больно, сама его не вытяну. Такая репка мне не по зубам. И как назло, ни кошки рядом, ни мышки. Черт бородатый.
– К кому приехали? – спрашиваю, чтобы оценить степень его вменяемости.
– Так к вам же, – отвечает. Опять лыбится. Зубы у него аж в темноте светятся. Металлокерамика, не иначе.
Чур меня от таких гостей.
– А без куртки почему?
– Кровь горячая.
– От водки?
– От чувств. Ну, и от коньяка. Но в меру.
Хохочет и грозит мне пальчиком.
Знаем мы вашу «меру».
– Встать сможете?
Он вздыхает.
– Без вашей помощи вряд ли. Поэтому и позвал. Ноги занемели.
– Обопритесь на меня и попытайтесь встать. Упирайтесь спиной в елку. Меня Зоей Павловной зовут.
– Очень приятно, Зоя. Я Георгий.
– Он же Гоша, он же Жора, он же Гога? – с иронией спрашиваю я.
– Точно.
– А я не Зоя, а Зоя Павловна.
Мы вдвоем пыхтим в унисон, пытаясь придать его телу вертикальное положение. С третьей или четвертой попытки у нас получается. Я решительно отстраняюсь от мужика. Он отпускает меня неохотно. Прислоняется спиной к дереву, тяжко дышит. Опять скалится. Лицо его в тени плохо видно, весь он какой-то чернявый и косматый, смуглый. На нерусского похож. Но я его ни капельки не боюсь. Я вообще в своем поселке никого не боюсь. Это моя территория. За любое непочтительное движение в мой адрес ему тут пасть порвут, моргала выколят.
Надо решать, что с ним делать дальше.
– Сильно замерзли? Ноги чувствуете? Попробуйте пошевелить пальцами.
Вместо ответа опускает заснеженные ресницы вниз и смотрит на свои ступни. Морщится от напряжения. Не сразу, но у него получается пошевелить пальцами. Носки у него хорошие, из ангоры, теплые.
– Вы как под елкой без ботинок оказались? – спрашиваю строго. – Не пешком же пришли?
– Дед Мороз положил. Подарок я, – скалится.
– Чей подарок?
– Получается, что ваш. Вы же меня нашли.
– Телефон, документы, деньги с собой есть?
Хлопает себя по карманам штанов, смеется, просто заливается.
– Нету. Ничего нету.
– Просто супер!
Стою, пытаюсь активировать мыслительный процесс. Но другого варианта, кроме как тащить его к себе в квартиру, не вижу. Оставить его здесь точно нельзя. Замерзнет. На улице по-прежнему никого, пятнадцать минут до Нового года. Ночь у меня отоспится, утром вспомнит, с кем пьянствовал. Тогда и сдам этот «подарочек» по назначению.
– Идти можете? Тут недалеко.
Он задумчиво смотрит на свои ноги, потом на меня. Резко серьезнеет.
– Попробую.
– Давайте, держитесь за меня. Осторожненько. Не падайте только, я вас не подниму. И сама из-под вас не встану.
– Постараюсь.
До моего дома мы ползем, кряхтя, наверное, минут десять. Боровичок старается, держит равновесие. Кстати, заметно припадает на одну ногу. Пьяный, еще и раненый. Тяжелый, несмотря на худощавость. Хорошо, что я на первом этаже живу, на любой другой я бы его не затащила.
Мы вваливаемся в условно «мою» скромную хрущебу, боровичок отпускает меня, цепляется руками за стенку и тут же падает на пол. Нехорошо так падает, навзничь. Звонко бьется черепушкой. И тут же натуральным образом засыпает, начинает храпеть.