Она меня полюбила, не зная, кто я такой. Не зная, какая у меня квартира, машина, зарплата. Думая, что я простой повар. Держись, Снегурочка, впереди еще много сюрпризов. Улыбаюсь, как блаженный дурачок. Не могу не улыбаться.
Всю дорогу до больницы она листает страницы. Растерянно косится на меня. Видно, что новая информация укладывается в ее голове с трудом.
– Гоша, ты проклятый капиталист, – обвиняющим тоном произносит она. – Я со своим рабоче-крестьянским происхождением должна испытывать к тебе классовую ненависть! Как я умудрилась с тобой связаться!
Ржу в голос.
– Поздно пить «боржоми», Заяц, ты ночью уже проболталась, что меня любишь!
– Гоша, я всего лишь хотела помочь пьяному замерзающему человеку! – оправдывается она. – Я и не подозревала ни о чем таком!
– А ты думаешь, почему я тебя на ключ вчера запер? Чтобы больше никаких пьяных мужиков, кроме меня! Слышишь, Заяц? Я жутко ревнивый!
Улыбается.
Паркуюсь у больницы, поворачиваюсь к ней. Торопливо целую. Потом еще раз. Черт, не могу оторваться.
– Постараюсь побыстрей. Позвони сестре и спроси, может, ей что-то привезти нужно. Купим по дороге. Кстати, не получилось ночью с тобой поговорить про нее. Надеюсь, ты понимаешь, что жить ты будешь со мной, а не с ней. Ругаться с сестрой не надо, она беременная, но и потакать ее фантазиям тоже не стоит. Все, Заяц, побежал. Люблю тебя.
– Тоже тебя люблю.
Зоя Павловна
Яночка всегда была яркой девочкой. Слишком своевольной, слишком свободолюбивой. Это не отсутствие воспитания, воспитывали нас одинаково. Это характер такой, от рождения. А еще она красавица и умница. В школе все схватывала на лету, до четырнадцати лет вообще была круглой отличницей. Потом начала влюбляться в мальчиков, учебу запустила. Начались конфликты с родителями, но ничего из ряда вон выходящего. Обычный подростковый бунт. Я пыталась соблюдать нейтралитет, но мысленно всегда принимала сторону сестры. У нас с ней всегда были прекрасные отношения. Наверное, потому, что мы такие разные. А еще потому, что я ни в чем с Яночкой не соперничала, всегда добровольно уступала пальму первенства ей. Люблю ее очень.
Когда родители погибли, мне было 18, ей 16. И она, скорее всего, уже была беременна, только еще сама не знала об этом. И я, разумеется, тоже не знала.
Пока мы с ней хоронили родителей, пока вместе горевали, пока я бегала по инстанциям, оформляя опекунство, наследство и другие нужные бумажки – у нее уже начал расти живот. На первом УЗИ врач молча показала мне на экране два расплывчатых силуэта и в графе «диагноз» написала заумное «Монохориальная диамниотическая двойня. Беременность 14-15 недель». И выписала кучу направлений.
Яночка хотела аборт. Кому охота в десятом классе становиться матерью-одиночкой? Сообщить мне имя потенциального отца сестра отказалась категорически. Сказала только, что я его не знаю. Что он не из нашего поселка, и получилось все случайно. Я поспрашивала ее подружек, и они мне по секрету рассказали, что у Яны за эти полгода, что я грызла гранит науки в институте, был не один половой партнер, а несколько. Причем со всеми из них она познакомилась в интернете, тщательно их скрывала от подружек и встречалась с ними за пределами поселка. Подозреваю, что и не школьниками они были.
Аборт делать уже было поздно. Кроме того, девочек в животе было двое. Две сестры, как я и Яна. Две души, пришедшие взамен ушедших родителей.
Мне было очень страшно. Но я не смогла позволить сестре их убить.
Я уговорила Яночку, чтобы она родила.
Потом еще раз уговорила, чтобы не отказывалась от дочерей в роддоме, а забрала домой.
Потом она не раз в минуты ссор упрекала меня, что я испортила ей жизнь.
Ладно, согласна, ей испортила. А девочкам – спасла.
Я бросила институт, устроилась нянечкой в садик, полностью взяла малышек и домашний быт на себя. Было тяжело, но я справилась. Денег не хватало катастрофически, нас выручали соседи детской одеждой и домашними разносолами. Я таскала из садика домой еду. Соцзащита платила Яне детские, опека платила мне опекунские. Так и перебивались.