Это не формализм, а необходимое условие правосудия. Законность и культура в судебной деятельности — взаимообусловленные и неразрывно связанные явления. Беззаконие и бескультурье всегда идут рядом, порождают друг друга.
АВОСЬ СОЙДЕТ…
Николай Васильевич Гоголь, к большому сожалению, оставил нас в неведении относительно весьма существенной проблемы, лишь вскользь затронутой в его бессмертном творении, — относительно ставшей ныне легендарной унтер-офицерской вдовы. Бытописатель российских нравов начала XIX века констатировал сам факт, что эта достойная уважения особа сама себя высекла. Но вот что побудило ее к этому благородному акту самопожертвования? Ни Антон Иванович Сквозник-Дмухановский, бывший очевидец этого действа, ни многочисленные исследователи творчества Н. В. Гоголя не пролили свет на эту нравственно-историческую проблему. Поэтому нам выпала тяжелая задача восполнить сей зияющий пробел. Нет, не ради праздного любопытства возлагаем мы на себя столь нелегкий труд.
Дело в том, что унтер-офицерская вдова имеет целый легион наследников самого различного общественного положения; разных взглядов на жизнь, образовательных и культурных уровней; всех почти возрастов, исключая самого нежного, и обоих полов. Правда, у нас нет данных относительно того, чтобы наследники легендарной вдовы буквально следовали ее примеру, т. е. брали в руки розги и производили вполне реальную экзекуцию. Некоторые из них кусают себе локти, другие пытаются вернуть вчерашний день и начать все с начала — не в различиях суть. Суть в сходстве. А сходство — в первопричине. Первопричина же в том, что как вдова, так и ее наследники нарушили какое-то установление. За что и поплатилась. Ведь если вернуться к тексту «Ревизора», то можно установить, что вдова наказала себя не от нечего делать или из праздного любопытства. Городничему она жаловалась на то, что ее высекли, а тот все свалил на саму бедную беззащитную женщину. Может быть, Городничий назначил конкретной вдове и несправедливое наказание — тут уж нашей проницательности не хватит, чтобы сделать какие-либо выводы. Что же касается наследников, то мы располагаем обширным материалом, позволяющим нам утверждать: секут они себя сами, иногда даже пребольно, со следами на всю жизнь.
Вот какое письмо однажды мне довелось читать. Очень сердитое, требующее принятия самых строгих мер. Прислал его Николай Николаевич Сазонов, проживавший в подмосковном городе Перове. Разгневанное это было письмо.
«У меня в семье случилась одна маленькая неприятность, — так пишет Николай Николаевич. — Я немного выпил, а тут подвернулся один друг и позвал на танцы. В клубе я пригласил девушку, но она, наверное, была не в духе, стала грубить (!). От тебя, мол, водкой пахнет, я, мол, с пьяницами не танцую. Ну и сорвалось у меня. Я ее оскорбил. А она мне за это дала пощечину. А я ей. И все, кажется, было бы нормально (!). Но нет, через час подошел милиционер, и я с ним вежливо пошел в отделение милиции».
Далее Сазонов скромно описывает свои «художества», именуемые официально злостным хулиганством, и сообщает, что ему как рецидивисту дали три года. Заканчивает он письмо так:
«Кто же виноват в том, что я снова за решеткой? Частично я. Но администрация, где я работал? А нач. уг. розыска Бороздин, а судья Володина разве не виноваты?» Далее следовало: «Разберитесь в моем деле и сделайте так, чтобы виновные были наказаны».
Какая поразительная легкость, с которой человек переступает черту, разделяющую честную жизнь от бессмысленного, тягостного тюремного существования. Накуролесил, нахулиганил, глубоко оскорбил честных людей — и будто так и надо. Да и заступничества ищет. Но закон не может быть снисходительным.
Один из важнейших принципов советского правосудия — не жестокость наказания, а его неотвратимость. Ни одно деяние, противное закону, нарушающее установленный порядок, не может остаться безнаказанным. Это истина, известная всем. И все-таки совершаются правонарушения. Почему же? Думается, одна из причин — этакое легковесное отношение к закону: авось сойдет.
Однажды я написал статью о преступлении и под занавес обратился как бы к самим преступникам: вы, мол, знали, что вам грозит и все же шли на противозаконное деяние, вы обокрали себя, себе же сделали хуже, — примерно такая мысль заключала статью. Пришли отклики. Один из них меня особенно заинтересовал. Автор упрекал меня:
«Зачем метать бисер перед свиньями?! Разве «эти» что-нибудь поймут. Ведь сознательно шли на преступление — что же читать им мораль? Нужно карать их по всей строгости закона, а не цацкаться».