— Держите, — он практически швырнул на стол свое удостоверение и выжидающе посмотрел на Алекса.
— Это ни о чем не говорит, — внимательно изучив документ, Серебрянский протянул его обратно Горячеву.
— Жду ответа до завтра. Утром, в шесть тридцать, мы с ребятами приедем к вашему дому и, надеюсь, вы пойдете с нами по-хорошему, — он убрал удостоверение, легко кивнул и, бросив на стол двести рублей за кофе, поспешил скрыться из пиццерии, словно бежал от огня.
Мы с Алексом молча смотрели ему вслед, боясь начать разговор, словно два нашкодивших школьника, которых оставили в углу отбывать наказание за кнопки на учительском стуле. Пользуясь нашей растерянностью, услужливый официант стал навязчиво предлагать десерты.
— Ничего не надо, — отрезал Алекс, смерив парня недовольным взглядом, — счет.
— Как скажете, — молодой человек взял грязную посуду и направился к барной стойке.
— Что думаешь? — я решилась спросить первая, хотя настрой Алекса мне совершенно не нравился.
— Поговорим вечером. Сейчас должен возвращаться на стройку, — безэмоционально ответил он.
— Хорошо, — не желая еще сильнее злить Серебрянского, я слабо улыбнулась.
— Я задержусь сегодня, ты дождись и не ложись, пока не вернусь. Ян, об этом разговоре никому ни слова. Даже Кристине!
— Ты думаешь это западня? Нужно поговорить с Юрием Алексеевичем…
— Ничего не предпринимай, я сам всем займусь, — решительно заявил Алекс, вкладывая купюры в кожаную папку счета, не давая мне подсмотреть, на сколько мы наели. На секунду его лицо прояснилось, и он хлопнул меня по носу, как делал всегда, если я проявляла любопытство, где не следовало, но потом Серебрянский снова стал серьезным. — Будь осторожна и сегодня не возвращайся на работу.
— Буду ждать дома.
— Умница.
Когда находишься в одиночестве, тревожащие тебя мысли становятся в стократ сильнее, ведь нет никого, кто бы разделил с тобой их гнет. Мне было чертовски сложно ждать вечера. Я то и дело думала о разговоре с Ильей Горячевым. Безумно хотелось поделиться всем этим с Кристи, но, дав Алексу слово, я не могла его нарушить.
Скинув с себя влажную, пропитавшуюся потом и пропахшую сладким запахом дезодоранта водолазку, я, наконец, свободно вздохнула. До позднего вечера у меня было время побыть без своего панциря. Оставив всю одежду в комнате, потом закину в стирку, я пошла в душ.
Прохладная вода, смывала городскую пыль и дневную усталость, тактично оставляя мои переживания. А говорят, душ помогает отвлечься от дурных мыслей. Глупость. Я опустила взгляд на себя, и на глаза навернулись слезы. Врач сказал, что мне уже можно пройти первую процедуру шлифовки, шрамы станут менее заметными, рубцы немного разойдутся и не так противно будет на ощупь. Если бы он знал, как сильно я мечтала хоть немного исправить то, что приходилось видеть ежедневно в зеркале… Но такая операция стоила слишком дорого, и позволить это мы просто не могли. В общей сложности мне нужно было пройти около пяти процедур с перерывами в пару месяцев, только денег не было даже на одну. Алексу я ничего не говорила.
Прикрыв глаза, я натирала себя мочалкой, словно это поможет, как будто грубая плетень разгладит омерзительные рубцы. Не вышло. Мое уродство стало только ярче малиново-красными следами на бледной коже. Я жалела себя. Жалела, потому что не разрешала никому другому это делать. Жалела, потому что мне это было нужно. Потому что на это у меня были только минуты, когда никого нет рядом, пока я могла не притворяться сильной и равнодушной…
Неожиданно штора распахнулась, и я увидела Алекса. Он стоял без футболки и в расстегнутых джинсах, явно намереваясь принять со мной душ. Я даже не слышала, как он вернулся, как зашел в ванную…
— Нет! Уйди! — это был не крик… вопль. Такой, словно меня ударили ножом. Хотя так оно и было. Его взгляд! Напуганный, изумленный, растерянный. Алекс замер, рассматривая меня. Впервые за столько месяцев. — Зачем?..
Он не ответил и, опустив голову, стал снимать с себя джинсы. А я давилась слезами, стараясь скрыть руками свое уродство. Это неправильно. Я не готова! Только Алекс этого не понимал. Я шептала просьбы уйти, оставить меня, не смотреть, но он словно не слышал. Неужели, мой чуткий, нежный друг действительно умер, а на его место пришло бесчувственное чудовище?!
Я отвернулась к стене, чтобы он не видел, как я, закрыв лицо ладонями, давлюсь слезами. Мир рухнул. Моя стена пала. Мой панцирь, как лягушачья шкура из сказки, горел синим пламенем. Шелест целлофановой занавески, и он рядом. Но я этого не хотела. Не хотела ни Алекса, ни нашей близости. Если он возьмет меня, как обычно, грубо, но без своей оболочки я не смогу… умру окончательно.