Я подняла взгляд на пустующее место свидетеля, а потом на судью, неотрывно смотрящего на меня. Вот он, момент истины, когда я во всеуслышание заявлю о своем прошлом. Пока я шла к трибуне, спиной чувствовала ненавидящий взгляд Абрамова. Сколько раз за последний месяц я представляла этот миг, каждый раз, чувствуя непреодолимый, до дрожи в коленях и пересыхании в горле, страх. Но сейчас, когда все происходило реально, совершенно не боялась.
Поднявшись на небольшой постамент, я повернулась к обвиняемому. Он сидел, сгорбившись, понуро опустив голову, словно ждал не решения суда, а своей казни. Его жалкий вид придал мне силы, и я заговорила…
***
Суд над Виктором Абрамовым начался ранним утром, а окончился только к вечеру. За несколько часов выступили более десяти свидетелей, каждый из которых предоставил неоспоримые доказательства вины этого чудовища. Абрамова признали виновным по всем пунктам, по которым он проходил, и дали в общей сложности двадцать пять лет заключения в колонии строгого режима без права на досрочное освобождение. Конечно же, я считала, что для подобного преступника четверть века в тюрьме — слишком мягкое наказание, но, столкнувшись с нашим правосудием, была рада уже тому, что Абрамов получит по заслугам.
Из зала суда Виктора Абрамова увезли в тюрьму, а мы с Алексом отправились в ресторан праздновать окончание всей этой грязной истории. Вот только радоваться начали рано. Приехавший чуть позже Илья сообщил, что адвокаты Абрамова подают на апелляцию, а суд согласился сократить ему срок, если он даст показание против своих подельников в политических кругах.
— Он все равно сядет, но так потащит за собой политиков, что ему помогали, — старался успокоить меня Илья после того, как я в сердцах швырнула в стену пустой бокал, даже не подумав, что теперь платить втридорога.
— Он — сволочь, убийца! Ему и двадцати пяти лет мало, куда еще сокращать? — возмущалась я.
— Те, кто его покрывают — не лучше. Так мы сможем остановить и их.
— Нам снова нужно будет выступать в суде? — поинтересовался Алекс.
— Скорее всего, — вздохнул Горячев.
Но в суд нас так и не вызвали. В день торжественного открытия выставки Лени Рифеншталь Илье сообщили, что Виктор Абрамов покончил с собой. Каким образом у него в камере оказалась бечевка, и как ему удалось повеситься, не обратив на себя внимания охранников — история умалчивала. К сожалению, привлечь к ответственности политиков, получавших откаты от Абрамова, так и не удалось. Мы выиграли бой, но война продолжалась, и, пока в нашей стране существует коррупция, пока правоохранительные органы игнорируют сотни непонятных модельных агентств, куда обманом заманивают глупых девушек, за которых никто не может постоять, торговля людьми не перестанет быть ужасающе прибыльным делом.
По подсчетам Международной организации труда в настоящее время на планете незаконно эксплуатируется труд свыше двадцати одного миллиона человек. В то время, когда полиция и правительство не принимает радикальных мер, в наших силах уберечь близких от беды, распространяя информацию о подобной преступной деятельности.
Моей дочери исполнилось десять, когда я решила привлечь внимание общественности к проблеме торговли людьми. К этому времени наша с Кристиной фотогалерея превратилась в известный культурный центр, а мы с подругой смогли завоевать уважение, как серьезные галеристки. Но мне потребовалось восемь с лишним лет, чтобы решиться не только рассказать, но и показать свою историю.
— Милая, ты уверена? — в последний раз спросил мой супруг, хотя прекрасно понимал, что все уже решено.
— Да. Я должна это сделать. Ради себя, ради Риты, ради нашей дочери.
Я не спеша подошла к входной двери и повернула ключ в замке. Массивные двери галереи открылись, и прибывшие на вернисаж заранее журналисты, обгоняя друг друга, заторопились в залы, на стенах которых висели мои фотографии. Те самые, которые я делала, чтобы сохранить на пленке свою страшную историю. Но еще до прессы я показала снимки своим детям. Кроме Анечки у нас с Алексом был сын, его мы взяли из детского дома пять лет назад, и сейчас Антоше было семь. Они с Анюткой подружились и почти сразу стали, как родные, хотя оба знали, кто их кровные родители.
— Мама, а тебе сейчас больно? — взволнованно спросила Анечка, легко касаясь одного из моих шрамов, что выглядывал из-под ночной рубашки, когда я наклонилась к малышке, укладывая ее спать после успешного вернисажа.
— Нет, милая. Больше не больно. Твой папа спас меня. Благодаря ему мы все сейчас вместе.
— Когда я вырасту, буду таким же сильным, как папа, — гордо заявил Антон.
— Обязательно, сынок. Ты уже сильный, а когда будешь взрослым, то станешь еще сильнее папы.