— Барабак! — вскрикнул Гриша и побледнел.
— Брось лопату в грязь. Придави ногой, — пряча свою лопату, коротко распорядился дед. — Может, не заметит.
Дед заранее снял свой полуистлевший соломенный брыль с полотняной заплаткой на макушке и подошел поближе к сухому месту, где должен остановиться стражник. А Гриша так и стоял на черенке своей лопаты, вдавленной в замутившуюся болотную жижу.
— Эй, Сибиряк! Не видал Козолуповой коровы? — закричал стражник, остановив своего взбудораженного коня.
Лицо Барабака горело, брови изогнулись широкими тяжелыми подковами, в глазах пылала злоба — весь он был важный и властный. А дед и внук казались перед ним маленькими и жалкими.
И все же Конон Захарович спокойно ответил, что он давно из дому и не видел никакой коровы.
Барабак хлестнул себя плеткой по хромовому голенищу. Привстал на стременах и поднял к глазам руку, в которой извивалась черная, туго сплетенная плеть.
— Пся крэв! — процедил он сквозь зубы. — Куда ж она девалась? Секвестратор привел ее на панский двор. Пока гадали, куда поставить, корову как языком слизнуло.
«Это Санько!» — с радостью подумал Гриша.
— Так не видел, — в раздумье сказал стражник и уже повернул было коня, как вдруг заметил свежую канавку: — Эй, дед! А это что такое? Зачем ковыряешь панскую землю?
Дед Конон печально посмотрел на свою работу. Шершавой рукой погладил сморщенную черную шею, как будто бы по ней уже походил канчук стражника, и ответил, что хочет осушить свой давно заброшенный ковалок.
— Опять за старое? Забыл, что за это получил твой зять? — с угрозой спросил Барабак и, картинно подбоченясь, уставился на старика.
А тот, опустив голову, молчал.
Никогда Гриша не видел своего сильного и гордого деда таким униженным. И никогда раньше не замечал, что он так плохо одет. Теперь как-то сразу стали видны мокрые до самых колен грязные штаны из мешковины. В этих штанах с множеством заплаток, нашитых одна на другую, дед ходил еще тогда, когда Гриша бегал совсем без штанов. Рубашка казалась новее. Но на спине заплаты лежали таким же толстым, почерневшим от пота спрессованным слоем. Целым был только коричневый шерстяной пояс, которым дед туго обвязывал больную поясницу. Небольшие седые усы уныло свисали над уголками рта, а кудлатая серая бородка с застрявшей в ней соломинкой мелко дрожала. Казалось, деду холодно и он с трудом удерживает цоканье зубов.
— Что же молчишь? — резко спросил Барабак и, брезгливо скривив полные ярко-красные губы, добавил: — Сиб-би-рряк!
Дед молчал.
— Осушкой занялся? По примеру большевиков? Может, тебе лучше туда податься? — Барабак кивнул головой на восток. — Там это дело в моде…
Дед молчал.
— Давай лопату! — направляя коня в болото, Барабак беспощадно хлестал его плетью.
— Пан стражник… — тихо заговорил дед. — Вы ж свой человек, украинец.
— Это не твое дело!
— Так вот же я хочу, чтобы вы поняли меня, — все еще спокойно говорил дед. — Ну, сами подумайте, какая будет беда ясному пану от того, что я прокопаю канавку на этом негодящем болоте? Я воду спущу со своего ковалка земли, и тут же канавку ту заровняю. Даже следа не останется. Ясный пан ничего и знать не будет.
— Быдло! Пся крэв! — заорал Барабак. Соскочив с коня, он пошел прямо по болоту.
Выхватив из грязи свою лопату, Гриша устремился к деду на помощь.
— Ты, старый пес, хочешь, чтоб я обманывал графа?
— Не-е, Барабак! Не я, а ты. Это ты продажная панская собака! — сказал Конон Захарович и пошел навстречу.
— Ты… с топором? — вдруг шепотом спросил стражник. — С топором?.. Э-э, да что ты, дед. Что ты…
Дед засунул топор за пояс и пошел назад, бурча себе под нос:
— Брал пеньки корчевать. А теперь вижу, до греха недалеко…
Барабак, видно, вспомнил, чем кончилась попытка лесничего отнять у Сибиряка топор, и решил, что один на один с дедом не стоит связываться. Пожимая плечами и оглядываясь, он возвратился к коню. Вскочил в скрипящее, обшитое красной кожей седло, огрел жеребца плеткой так, что тот взвился на дыбы, и пустил с места в карьер.
— Дедушка, что ж теперь будет? — сдавленным шепотом спросил Гриша, когда всадник скрылся за пшеницей.
— Теперь, внучек, надо за ночь успеть… А там будь что будет. Только бы землю тебе добыть!
И снова Гриша увидел своего деда суровым, могучим. Даже усы его теперь не висели мочалками, а задорно торчали в разные стороны. Правда, они мало походили на те острые, как штык, бравые матросские усы, какие Гриша видел на старой фотографии, висящей над кроватью дедушки. Но все же сейчас эти усы да и все выражение лица сильно напоминали решительного, отважного защитника Порт-Артура.