После усложнившейся пробежки янычары возвращались медленным шагом, ага же светил улыбкой и сказал Муавию приходить завтра.
- И это… задание свое прихвати. Полезный такой грузик!
- Тебя побьют твои же товарищи! – шепотом предрек Садик янычару его будущее, когда они отошли от отряда на некоторое расстояние, но воин не устрашился, а расхохотался в ответ:
- Нет! Ты чего? Разве не весело было? А то каждый день все одно и то же. А тут – разнообразие.
- Весело? Ну, раз так… - недоуменно проговорил Садик, не понимая, чего же веселого может быть в ноющей спине и сбитых пятках.
Дни пронеслись быстро – покатушки по утрам здорово бодрили, свежий утренний воздух возбуждал аппетит, а к дневному сну на широкой груди оказалось очень легко привыкнуть. Когда назначенные две недели закончились, Садику было почти жаль.
Султан встретил посвежевшего секретаря благосклонно и тут же завалил работой:
- Ты у меня все-таки не зря главный, - проговорил Сулейман, улыбаясь, - без тебя эти остолопы работают абы как!
Конечно, великий султан немного преувеличил, но разогнулся Садик только к вечеру. Сулейман давно удалился в свои покои, Садик по привычке с упоением закопался в бумаги и очнулся, когда на дворе стояла глубокая ночь. Незаметно все покатилось по-прежнему: Садик работал до темна, султан иногда позволял себе покапризничать, поворчать, погрозить, а то и сбежать. Что Садика пугало, так это то, что дни, проведенные с несносным янычаром, стали вспоминаться с радостью. Он поймал себя на том, что не отказался бы прогуляться с воином в город, может быть сходить на рынок или посетить хаммам.
Иногда Садику удавалось наткнуться на Муавия – секретарь специально ходил теми коридорами и проходами, где больше всего постов, так было вернее увидеть янычара. Муавия приветливо улыбался и после этих коротких, длинной в одно мгновение, встреч сердце Садика частило, а настроение взлетало вверх.
Потом Садика начала мучить мысль – а янычару так же радостны эти «случайные» встречи? И догадывается ли Муавия, что секретарь специально его ищет? И если да, то что об этом думает?
Вырванный по прихоти султана из привычного распорядка дня на целые две недели, Садик вдруг заметил то, что не разумел раньше - он целый день проводит в жуткой круговерти: читает, выписывает ровные ряды букв, отдает распоряжения младшим секретарям, весь день его окружают какие-то лица, однако, в конце дня он возвращается в покои совершенно один. И не с кем даже парой слов перекинуться. Разве что со слугой-подавальщиком. И никому не интересно – ел ли Садик, как прошел его день, как настроение. Муавия заботился о нем по приказу, но даже это принужденное, неискреннее участие что-то всколыхнуло в зачерствевшей с годами душе. И Садику захотелось еще – еще разговоров, еще грубоватой опеки, еще человеческого тепла рядом.
Самым неприятным было то, что Садик отлично понимал – всего этого не будет, так как у Муавия полно своих забот. И очень строгий распорядок дня. Обычный человек принадлежит себе хотя бы ночью, но не янычар. Муавия рассказывал, что вечером он, как и остальные воины, не занятые на постах, обязан явиться на перекличку. Ночевать полагается в казарме. Более высокий пост давал некоторые поблажки, но Муавия пока не дослужился. Так что оставалось вздыхать о несбыточном и здороваться с воином в коридорах. Больше рассчитывать было не на что.
Потому-то Садик так удивился, когда, вернувшись в свою комнату после долгого изматывающего прения в Диване, застал там Муавия.
- Садик! – Муавия улыбнулся как ни в чем не бывало.
- О, что ты здесь делаешь? Не то, чтобы я не рад тебя видеть…
- Рад, значит, все же?
- Конечно рад! Но разве ты не должен быть в казарме?
- Ага не может уследить за каждым, - улыбнулся Муавия, и Садик догадался, что янычар попросту сбежал.
Секретарь в жизни бы не решился на подобный возмутительный поступок – он никогда не был тем, кто нарушает заведенный порядок. И от наглости подобного, а также при мысли о возможных последствиях, Садик застыл, не зная, как реагировать. Прогнать гостя? Нехорошо как-то, да и не хочется. А если про проступок янычара узнают? Небо, да ведь Садику тоже может попасть!
Пока секретарь потел, сомневался, колебался и ужасался, Муавия решительно прошагал то небольшое расстояние, что их разделяло и впился в губы Садика жадным поцелуем. Дальнейшая мыслительная деятельность секретаря застопорилась - руки и губы янычара отвлекали. Садик вяло попытался отбиться от ласковых прикосновений, но делал это настолько неуверенно и робко, что сам себе не верил. Неудивительно, что Муавия этого невсамделишного сопротивления практически не заметил и уж точно оно не могло его остановить - Муавия непреклонно раздевал секретарское тело, отодвигая неловко мешающиеся руки Садика и бормоча обмирающему от стыда секретарю что-то невнятно-успокоительное прямо в ухо. Через некоторое время Садик осознал тщетность и некоторую комическую жеманность своего поведения, потому прекратил мешать и начал даже немного помогать. Правда, не очень активно, но Муавия приметил перемену настроения, сильнее сжал объятия, забасил уже что-то нежное и ободряющее.
Что там делают на ложе мужчины, Садик в подробностях не знал, но так как Муавия появился внезапно, понервничать на этот счет не успел. Янычар же, кажется, уже наметил для себя план действий и Садик решился ему довериться – судя по уверенным движениям, Муавия прекрасно знал, как должны развиваться события. На всякий случай Садик коротко уведомил Муавия о расплывчатости собственных представлений о грядущем… единении. Кажется, Муавия был несколько удивлен. Это открытие даже заставило его приостановиться на пару мгновений, но лишь на пару.
Безумное тисканье на простынях не походило на те возвышенные, пронизанные изысканной чувственностью стихи, по которым Садик формировал свое представление об интимной стороне жизни. С облитыми ароматическими маслами девами все было понятно и просто. Но волосатый, жесткий и горячий Муавия был совсем не похож на томную гладенькую красавицу. И то, что между ними происходило разнилось с привычно-трепетным и нежным так же, как ятаган отличается от персика. Садику очень нравилась сочная мякоть плода и его шелковистая кожица, но ятаган манил его холодным блеском, хищной функциональностью и холодом лезвия. Наверное, странно сравнивать пищу и оружие, но почему-то девы, с которыми Садик возлегал, упрямо соотносились именно со сладким плодом, в то время как Муавия не мог быть ничем, кроме ятагана. Конечно, символом янычар был казан, но уж с огромным, пузатым, закопченным казаном Муавия точно не ассоциировался. Обо всем этом Садик думал уже после, когда, разморенный ласками, лежал на влажном покрывале. Непривычный напор, обескураживающие ощущения, то как просто и легко Муавия полностью подчинил себе, заставив гореть и задыхаться от наплыва чувств, вкупе с резким, выкручивающим удовольствием – все это совершенно вымотало Садика. Привыкший все обдумывать, он был изумлен собственной легкомысленностью, впрочем, даже после того как страсть схлынула, он не ощущал недовольства или сожалений о том, как все сложилось. Муавия, споро натягивающий на себя одежду, тоже выглядел донельзя довольным.
Янычар вскочил с постели почти сразу, полежав лишь пару мгновений, поражая буквально размазанного по постели Садика, своей энергией. Пока он одевался, Садик лениво обдумывал, во что же теперь превратился – так как его статус по меркам двора был все же выше, чем у рядового янычара, видимо, согласно новому указу, Муавия – его фаворит. Интересно, если сообщить об этом янычару, его сразу прибьют или сначала наорут? Почему-то Садик не сомневался в том, что воин даже не задумывался о каких-то там статусах. И соответственно о том, кто чей фаворит. Наверное, он вообще об этом не размышлял. Впрочем, может статься, что Садик как-то неверно оценивает мыслительные способности мужчины. А что, если у этой встречи вообще не предполагается продолжения? Что, если Муавия утолил свое любопытство, или что им там двигало, и более к Садику не придет? Как раз в тот момент, когда в голову секретаря пришла эта тревожащая мысль, Муавия водрузил на голову убор, поправил «рукав» и с ослепительной улыбкой произнес: