Ответа от Косыгина мы, естественно, не получили. В день выборов мы сидели дома, ожидая развития событий. Часов в двенадцать дня к нам пожаловали помощники избирательной комиссии — «добровольцы» из студентов.
— Вы еще не проголосовали?
— Нет, — сказали мы. — И не пойдем.
— Как не пойдете?
— А так, — сказали мы. — У нас есть на то свои соображения. Передайте председателю избирательной комиссии, что мы эти соображения изложили в письме нашему кандидату Косыгину.
— Но вы войдите в наше положение, — сказали студенты. — Если мы вас не приведем — нам здорово нагорит. Ну, что вам — трудно, что ли, дойти до избирательного участка? Здесь же два шага!..
Мы пожалели студентов-«добровольцев», но остались тверды.
Через какое-то время явился председатель избирательной комиссии.
— Если кто-нибудь из вас болен, — сказал председатель, — мы это дело поправим — принесем урну. Так что можете проголосовать дома.
— А мы голосовать не будем, — сказали мы. — Это дело решенное.
— Это почему же? — посуровел председатель.
Тогда мы показали ему копию письма к Косыгину.
Прочитав, председатель и вовсе помрачнел.
— Такие, как вы, портят нам всю отчетную ведомость по району, — сказал председатель.
Нам ничего не оставалось, как только посочувствовать ему.
На следующих выборах — в районный совет, в народные судьи и еще куда-то — нас больше не тревожили. Видно, махнули рукой.
Чтобы не терять времени и как следует подготовиться к переезду в Израиль, мы решили начать заниматься ивритом. Десяток-полтора нелегальных курсов — ульпанов возникли в то время в Москве, и власти ничего не могли с этим поделать: люди собирались у кого-либо вроде как бы в гости, открывали тетради и занимались языком. Подкопаться под такие «вечера» властям было трудно — разве что посадить всех учеников вместе с преподавателем. Но на такие крайние меры КГБ не решалось.
Нашим учителем был молодой человек Яша Чарный, выучивший язык самостоятельно. Яша работал — после того, как его уволили с инженерной должности после подачи документов на выезд в Израиль — грузчиком в булочной. В той же булочной — только в другую смену грузил хлеб и Давид. Он работал 24 часа, а потом 48 часов отдыхал. Работа была тяжелая, но зато давала Давиду возможность в свободные дни заниматься своими делами.
Два ульпана в Москве были легальными — благодаря недосмотру властей всеми силами боровшихся с распространением иврита.
Преподаватели этих ульпанов явились в Министерство финансов, в отдел налогообложения, и заявили:
— Мы преподаем иностранный язык, хотим платить налоги.
— Заполните карточки, — сказали им.
Карточки были заполнены немедля.
— А что это такое — иврит? — спросили чиновники отдела, регистрируя карточки.
— А это такой иностранный язык, — лаконично сообщили преподаватели.
— Вот ведь! — удивились чиновники. — Сколько, все-таки, языков на белом свете — у нас такой иврит даже не зарегистрирован.
Легальные ульпаны, однако, продержались недолго — начальство разобралось, что к чему, и потребовало у преподавателей дипломы об окончании курсов иврита. Поскольку в СССР таких курсов не существует, то и дипломы, естественно, взять было негде. Утверждения, что знания учителей вполне удовлетворяют учеников, не удовлетворили, однако, чиновником Министерства финансов.
А Яша Чарный, дав нам десять уроков, получил разрешение на выезд и уехал. После Яши один урок дал нам Володя Зарецкий, отказник — и тоже вдруг получил разрешение. Тогда среди «московских израильтян» пошла шутка: «Для того, чтобы уехать, надо сначала попреподавать Маркишам иврит».
22 октября в дом родителей жены Давида, Ирины, явился милиционер и потребовал, чтобы она срочно прибыла в ОВИР. Дело было вечером, Ирина оказалась у родителей случайно. Она немедленно села в такси и помчалась в ОВИР.
В ОВИРе Ирине сообщили, что ей дано разрешение на выезд в Израиль, что она должна покинуть пределы СССР в течение одной недели.
— А как же мой муж? — спросила Ирина.