Иные даже видели своими глазами, как папа с сине-зеленым лицом приплясывал и пел под утро, возвращаясь из этой башни, и якобы порой он лежал по утрам в странном оцепенелом состоянии, и добудиться его было невозможно.
Рассказывали также, что когда погребали покойного папу, когда гроб стоял в соборе Святого Петра, вдруг у изголовья гроба появился некто, закутанный в черный плащ с головой. Свечи стали вдруг светиться синим и зеленым, холод и зловоние поползли от этой фигуры. Хотели поднять руку, чтобы сотворить крестное знамение — но ни одна рука не поднялась. Хотели спросить незнакомца, кто он такой и откуда явился — но никто не смог открыть рта.
А потом незнакомец исчез, но там, где он стоял, остались два оплавленных в камне следа, напоминающих по форме копыта.
Что касается следов — то они сохранились и по сей день, следы копыт может видеть всякий желающий. В эту часть истории просто приходится верить. А вот насчет книг… Дело в том, что все книги папы Иннокентия II хранятся в библиотеке Ватикана и совершенно доступны. Одна из них написана на иврите, четыре — на арабском, а все остальные, до десятка — на греческом языке. Каким надо быть фантастическим неучем, чтобы говорить о «неведомых языках», — даже и обсуждать не хочу.
Да и странное поведение папы тоже может иметь малопочтенное, но очень материалистическое объяснение: один из приборов, которые создал ученый папа, судя по рисункам, очень напоминает самогонный аппарат. Нет, я ничего не утверждаю, ни на чем не настаиваю и папу ни в чем не обвиняю. Я только говорю, что прибор похож на самогонный аппарат, и ничего больше, — причем похож с моей, вероятно, порочной точки зрения.
Впрочем, вернемся к Брюсу — крупному ученому, ославленному колдуном.
Для темы нашей книги очень важно, что Яков Вилимович Брюс не любил Петербурга. По крайней мере, у нас нет никаких сведений, что Петербург вызывал у него вообще какие-то положительные эмоции. Вот Москву Яков Брюс любил, это известно совершенно точно. В Москву он возвращался всегда с удовольствием, и если мог выбирать, где ему находиться, — обычно выбирал Москву. С Москвой связана вся интеллектуальная деятельность Якова Брюса, особенно с Сухаревой башней, в которой у него были свой кабинет и астрономическая лаборатория.
По существу дела, перед нами ярко выраженный москвич по месту рождения и воспитания, для которого Москва — это малая родина, находиться в которой для него комфортнее всего.
Он же шотландец?! Да, по этническому происхождению — шотландец. Но Яков Брюс был шотландцем, который никогда в своей жизни так и не увидел Шотландии. Был один шанс после Великого посольства, и то «на всякий случай» англичане его на историческую родину не пустили. Краски Шотландии, ее ветры, море у ее берегов и горные хребты за Эйвоном были для него чистой воды теорией. Примерно тем же, что и для большинства моих дорогих читателей, и для меня самого — что-то из Стивенсона, из Вальтера Скотта…
А вот как пахнет подтаявший мартовский снег, как летят журавли над полями и где надо собирать белые грибы, так называемый шотландец Яков Брюс знал далеко не теоретически. Так кто же он?!
…Очень хорошо высказался по этому поводу Александр Небольсин, внук того самого офицера, который дал с «Авроры» легендарный пушечный выстрел, знак начинать штурм Зимнего дворца. Когда к нему году в 1995-м подступила советская шатия — мол, подскажи, что же нам теперь делать, он пожал плечами и ответил с полной определенностью:
— Ну чего вы прицепились к американцу русского происхождения? Пора научиться самим решать свои проблемы…
Третье поколение живущих в США, Небольсин не кто иной, как «американец русского происхождения».
Вероятно, примерно так же мог ответить шотландцам на вопрос — восставать ли им против новой династии, и потомок шотландских королей, русский шотландского происхождения, Яков Брюс. Все его привычки, привязанности, бытовые наклонности — чисто русские. И даже женился-то он на лютеранке, но отнюдь не на шотландке, а на прибалтийской немке. Даже останься в живых обе его дочери — потомки Якова Брюса уже не были бы чистокровными этническими шотландцами.
Но все это — объяснение того, почему Яков Брюс любил Москву, но не объяснение причин, по которым он не любил Петербурга. Это тем более странно, что сама личность Якова Вилимовича удивительно соответствует петербургскому ландшафту, особенностям петербургской культуры, образу жизни этого удивительного города.
Объяснение может быть дано только одно-единственное: личность Якова Вилимовича, помершего в 1735 году, «соответствовала» вовсе не Петербургу 1703–1735 годов. Яков Вилимович не дожил до Петербурга, который возник не раньше конца XVIII века и который мы знаем под этим названием. Во времена Якова Брюса не было этого Петербурга, а вписаться в жизнь «регулярного» феодально-полицейского «парадиза» ему было несравненно труднее, чем в быт феодально-патриархальной Москвы.