— Тридцать девять и две, — доложил Пеккала данные термометрии.
— А что думать? Грузим на носилки, в больницу поедем. Операцию делать надо.
— Куда? — спросила хозяйка.
Судя по скудности эмоций, вряд ли невестка была ее любимицей. Или устала уже.
— К нам, на Большую Молчановку. Можете привезти ей вещи потом, переодеться. И желательно кого-нибудь, чтобы сцеживаться помогал, тоже пусть приходит. С сильными руками.
— А как же Сонечка? Дитятко мое? — наконец-то подала голос больная. Даже стонать перестала. — Я без нее никуда! Дома останусь!
— Помрешь, дура! — заткнула излияния чувств свекровь. — Кормилицу найдем.
Молодец, хорошо у нее получилось. Уважаю настоящего мастера. Хотя в таком состоянии… Я бы пока ставок на благоприятный исход не делал. Гнойное воспаление, интоксикация, сепсис… И антибиотиков у нас все еще нет. Дела с плесенями идут ни шатко, ни валко, продуктивного варианта мы так пока и не нашли. Зато завели на заднем дворе «звероферму». Заражать кроликов разной бякой и пробовать, пробовать до морковного заговенья разные штаммы. По фэншую полагается потом тестировать на обезьянках, но где мы их тут возьмем?
— Давление?
— Сто на пятьдесят.
— Давай носилки, поехали.
Еще и оперировать пришлось в одну пару рук — первая бригада умчалась на вызов, а Моровского нет — осваивает новую подстанцию. Поколебавшись, позвал за операционную сестру Вику — она уже вполне неплохо справлялась, но опыт надо и дальше нарабатывать. Тут набор инструментов минимальный понадобится, в крайнем случае и пальцем покажу, что надо.
— Выживет? — коротко поинтересовалась Талль, когда мы усыпили родильницу.
— Прогноз не очень благоприятный, — вздохнул я. — Гнойное воспаление. Видишь, дамочка в теле — тоже не совсем хорошо, болезни есть куда ползти. Хотя молодая, организм сильный… Может, и выкарабкается.
Сделал разрезы, поставил дренажи. Вытекло, конечно, немало. Стрептоциду не пожалел, что называется с «горкой». А дальше посмотрим.
— Значит, тебе нравятся крупные женщины? — Вика лукаво взглянула на меня из-под маски.
Я тоже посмотрел на девушку, на ее фигуру. Мне кажется, или Талль слегка так раздалась… вширь? Особенно в районе бедер и чуть повыше. Нет, талия еще есть… Тут меня прошиб пот.
— У тебя… случаем нет задержки?
Конечно, в постели я был максимально аккуратен. Но после любовных игр никогда нельзя быть на все сто процентов быть уверенным в итоговом результате. Бывает, что этот итог может сильно удивить.
— Что это вы, доктор, мокрый весь? — засмеялась Вика. — Вам промокнуть пот?
— Промокни, — покивал я. — Так что там насчет моего вопроса?
— Задержек нет, есть любовь к сайкам и ватрушкам, что делает наша повариха, — Талль вздохнула, промокнула мне марлей лоб. — Но ты тоже не расслабляйся.
Вот уж чего я делать точно не буду — так это расслабляться. И так ходишь постоянно по дощечке — слева водоем с акулами, справа — с крокодилами. И пираньи то и дело выпрыгивают из воды и пытаются в тебе вцепиться.
Больную отвезли в палату, маленькую гнойную операционную начали обрабатывать после процедуры, а я снова пошел в кабинет — почту разбирать. Может, там еще и от графа Толстого письмо лежит? Но увы, послание было от неизвестного мне господина Карамышева. Написано было на восьми листах убористым, хоть и вполне разборчивым почерком. Это была песня. Можно издать для студентов как пример жалоб ипохондрика.
«Уважаемый главный врач! Господин Баталов! На вас одна надежда, потому что в газетах пишут, что вы самый лучший специалист. Позвольте изложить свои жалобы. Пишу к Вам на первый раз кратко, ибо как-то совсем неслыханно болен. Мало того, что целую ночь не спал, но восемь часов кряду, сидя на стуле, дышал совсем плохо. Очень я слаб, и мой доктор г-н Авдеев помогает мне мало. Я бы сказал, что совсем не помогает. Назначает всё новые лекарства, хотя, сказать по правде, от старых никакого толку. Кашель у меня усилился и какими-то приступами раз восемь в день почти по часу. Отделения густые. Перед сном и утром после сна очень тяжко».
Красавец, если он по восемь часов в день кашляет, и еще столько же плохо дышит, то когда хоть письма пишет? Доктору Авдееву мои сочувствия, конечно. Так, что там дальше? Мне даже интересно стало. Ставлю на сердце, головные боли, и поясницу.
«Мое здоровье до крайности плохо. Просто надоело. Советуют на воды поехать, для воздуха. А в средствах я ограничен. Главным образом, сердце угнетено, и причина этого явления, сколько могу судить, заключается в акте передвижения, которое всегда действует на меня угнетающим образом. Вообще со мной что-то творится. Слова забываю. Хочу сказать: дайте шляпу и не могу вспомнить слово. Боюсь, чтоб не кончилось нервным расстройством. И когда пишу, сознаю, что совсем не то слово под перо попало, а настоящего найти не могу. Никогда этого не бывало».