Я открыл дверь, крикнул в коридор, чтобы принесли чаю. Деликатные вопросы лучше обсуждать прихлебывая Цяньлян или Фу. Ну и закусывая баранками, запас которых у меня был.
Чай принесли быстро, Трепов налил его в блюдце, шумно подул, остужая, начал пить, прихлебывая.
— Требуется ваша помощь, как человека… скажем так, широких взглядов.
— Слушаю вас, генерал.
— В Маньчжурию прибыла княжна Вера Игнатьевна Гедройц, — начал Трепов несколько смущенно. — Вы, вероятно, слышали это имя. Одна из первых в России женщин-хирургов, ученица профессора Кохера. Человек незаурядных способностей и энергии. Она добилась отправки на фронт во главе санитарного отряда Дворянского общества. Прибыла сюда, в Мукден, с оборудованием, персоналом… Но… — генерал поморщился, — ни один начальник госпиталя здесь не хочет брать ее под свое крыло. Предрассудки, знаете ли. Женщина-хирург… Да еще княжна, вхожая в Царское село… Боятся скандала, насмешек, не знают, как с ней обращаться. А держать ее без дела — преступно, специалист она первоклассный. Вот я и подумал… ваш госпиталь под эгидой Красного Креста, вы сами человек не чуждый новому. Не могли бы вы принять ее к себе? Хотя бы на время, пока не улягутся страсти? Дать ей возможность работать по специальности? Я честно сказать, просто боюсь отпускать ее одну на передовую.
Женщина-хирург? Почему бы и нет… Я припомнил это имя — Вера Гедройц, действительно одна из пионерок женского медицинского образования и хирургии в России, личность легендарная.
Я задумался. С одной стороны — ценнейший специалист. С другой — это неизбежно вызовет трения с персоналом, особенно с мужчинами-врачами и фельдшерами, да и с Волконской тоже. Та явно, привыкла к традиционным ролям. Но отказать Трепову после его поддержки было бы глупо. Да и я, как сказал генерал, человек широких взглядов. Мне в этом госпитале никто не указ. Будет княжна хорошо работать — и наплевать, что она в юбке. А не покажет себя — так тут и титул не поможет, попрощаемся.
— Я не против познакомиться с княжной Гедройц, генерал, — осторожно ответил я. — Если ее квалификация действительно так высока, как вы говорите, и она готова работать в наших непростых условиях, не требуя особых привилегий, то место для хорошего хирурга всегда найдется. Потом, я слышал, что она пишет стихи? Поэтические вечера были бы очень кстати.
— Вот и отлично! — Трепов явно обрадовался. — Я так и думал! Она сама к вам зайдет в ближайшие дни. Благодарю вас, князь! Вы избавили меня от большой головной боли.
Когда он ушёл, в госпитале повисла тишина, как после грозы. Кто-то прошептал:
— Ну, теперь заживём…
Михеев крякнул:
— Не съел. Пряников обещал. Видать, нужны вы ему, Евгений Александрович… или, может, кое-кому повыше.
Я только пожал плечами. Но внутри что-то потеплело. Сегодня мы устояли. И даже сделали шаг вперёд.
Вечером того же дня, немного оправившись от визита высокого начальства, я решился на вылазку в Мукденское офицерское собрание. Зазывали туда давно, а теперь и повод был: нужно было собрать информацию — не из донесений штаба и донкихотских рапортов, а живую, настоящую, пропущенную сквозь окопную грязь, через кровь, через запах пота и махорки. Да и просто сменить обстановку, вдохнуть иной воздух. Если, конечно, в этом прокуренном месте вообще можно было говорить о воздухе.
Собрание оказалось как раз тем, что я и ожидал: шумное, густо затянутое дымом, разномастное. Меньше парадности, чем в Харбине, но гораздо больше армейской удали, беспокойства, невысказанного напряжения. Здесь офицеры всех мастей пили: кто водку, кто шампанское, кто сразу и то и другое, резались в вист и штосс, громко спорили, кто-то пытался изнасиловать местное расстроенное пианино, а кто-то, судя по взгляду, уже мысленно возвращался в траншеи.
Я заказал коньяку, выбрал относительно тихий угол и стал слушать. Разговоры шли вразнобой, но лейтмотив один — тревога. Обсуждали рейд Мищенко, ругали Куропаткина за нерешительность, передавали друг другу слухи о японском наступлении. Поверх всего — та самая фронтовая бравада, где под каждым громким тостом пряталась усталость. И страх.
Мой взгляд упал на одинокую фигуру за соседним столом. Пехотный капитан — судя по погонам с шифровкой полка, из сибирских стрелков. Молодой, но с лицом уставшего старика: впалые щеки, блестящие глаза, обострившиеся скулы. Фуражка лежала на столе, рядом пустая рюмка. Он пил медленно, задумчиво, как будто надеялся не напиться, а забыться.
— Разрешите присоединиться, капитан? Князь Баталов.
Он поднял на меня усталые глаза, кивнул.