Когда я спокойно, почти отстранённо изложил суть приказа Трепова, на комнату опустилась тишина — вязкая, тяжелая, как перед взрывом. Первым её прорезал Михеев:
— На Ялу? К Кашталинскому⁈ Да там же фронт впритык! Они с ума посходили, что ли⁈ — он грохнул кулаком по столу, лицо налилось кровью. — Мы только-только встали на ноги. А теперь — в чистое поле, под снаряды? Это не госпиталь будет, а братская могила!
— И монастырь отдать? Завтра⁈ — выкрикнула сестра Волконская, всегда такая сдержанная. — Но мы же только все наладили! Это… это возмутительно! Против любых правил Красного Креста! Я пожалуюсь! В Петербург.
Вера Гедройц не сказала ни слова. Она закурила с деловитым спокойствием, как будто услышала о перебоях с мылом, а не о приказе, который мог стоить нам жизней. У неё, пожалуй, были все рычаги, чтобы вмешаться — она ведь могла написать туда, куда никто из нас не достучится. Но промолчала. Холодно, осознанно. И это молчание было громче криков.
Агнесс встала, подошла ко мне и взяла за руку, ее пальцы были ледяными. В ее глазах стояли страх и тревога, но и решимость.
— Я поеду, Женя, — тихо сказала она. — Куда ты, туда и я.
Только Жиган выглядел не таким уж потрясённым. Он почесал висок, прищурился:
— На Ялу, значит… Ну что ж, ваше сиятельство, не впервой нам из огня да в полымя. Дайте срок до утра, что-нибудь придумаю. А монастырь жалко, конечно. Столько сил вбухали. Но раз приказ… Устроимся и на новом месте.
Его деловитость немного отрезвила остальных. Началась лихорадочная, злая суета. Нужно было упаковать все — медикаменты, инструменты, перевязочные материалы, белье, кухонную утварь, личные вещи. То немногое, что мы успели накопить. Больные, те, кто мог ходить, с тревогой спрашивали, куда их теперь.
Я распорядился передать самых тяжёлых пациентов — нетранспортабельных, на вверенное лечение новому госпиталю. Остальных, по возможности, эвакуировать в тыл, к северу, пока не перекрыли дороги. Солдаты из охраны бегали между палатами, кто-то таскал ящики, кто-то путался под ногами, какой-то больной навзрыд плакал.
Пациенты, которые могли ходить, выходили на крыльцо, ловили нас за рукава: «Что с нами будет?» — и в глазах каждого я видел одно и то же: страх. Я не знал, что им сказать.
Вечером, когда на Мукден опустились первые холодные сумерки, я вышел во двор. Нужно было ехать на вокзал. Не только для встречи с Лизой. Мне ещё предстояло уговорить начальника станции выделить хотя бы пару теплушек для транспортировки больных.
Я постоял пару мгновений под серым небом. А потом крикнул:
— Жиган! Запрягай. Поедем.
Вокзал Мукден-Главный жил своей обычной лихорадочной жизнью. Гудки паровозов, крики носильщиков, гомон толпы, запах угля и махорки. Я прошел в кабинет начальника станции, но его не оказалось на месте. «Будет с утренним поездом из Харбина», — буркнул дежурный. Облом.
Я вышел на перрон. Ветер трепал полы шинели. В воздухе уже чувствовался влажный запах весны, смешанный с гарью и тревогой. Я смотрел на рельсы, уходящие на север, в сторону Харбина, и думал о Лизе. Сколько лет прошло? Неужели уже десять? Визиты к Агнесс перед отъездом не в счет — так, мельком практически виделись, толком даже не поговорили. Сергей Александрович погиб, дети оставлены неизвестно на кого… Какая сейчас Лиза? Ожесточилась? Или наоборот… Но ведь именно мне она прислала телеграмму о санитарном поезде! Кто же ее надоумил изменить решение в пользу госпиталя? Узнать бы имя этого «доброжелателя». Более чем уверен, всё это этапы одной интриги, а Трепов и Лиза и не ведали ничего.
Поезд из Харбина прибыл с опозданием, окутанный клубами пара. Из вагона первого класса, в сопровождении какого-то важного чиновника в шинели и фуражке, сошла она. Великая княгиня. Годы почти не изменили ее. Та же точеная фигура, гордая посадка головы, темно-карие глаза под вуалью дорогой шляпки. Лиза была одета в элегантное дорожное платье темного сукна, на плечах — соболья горжетка, в руках маленькая дамская сумочка. На голове элегантная зеленая шляпка с поднятой наверх вуалеткой. Выглядела она здесь, на грязном перроне маньчжурского вокзала, как экзотическая птица, случайно залетевшая в курятник.
Я посмотрел прямо в глаза. Увидел новые морщинки, усталость. Но нет. Мать моих детей не ожесточилась. Она в каком-то смысле расцвела!
Княгиня огляделась, и ее взгляд остановился на мне. Я стоял неподвижно, метрах в десяти. В ее глазах мелькнуло удивление, потом — узнавание. Легкий румянец тронул ее щеки, появилась робкая, нежная улыбка. Лиза сделала шаг в мою сторону, потом остановилась, словно в нерешительности. Чиновник что-то говорил ей, но она, казалось, не слышала.