Но и раньше, въ первую половину вѣка, французы имѣли свою собственную область драматической музыки, разработанную въ Парижѣ больше, чѣмъ въ какомъ-либо другомъ музыкальномъ центрѣ. Это— область комической оперы. Когда-то въ Россіи гораздо болѣе любили французскія комическія оперы, вплоть кажется до 40-хъ годовъ. Я еще ребенкомъ помню, что на всѣхъ провинціальныхъ сценахъ, съ грѣхомъ пополамъ, шла «Цампа» Герольда, и вотъ эту же самую «Цампу» я нашелъ на репертуарѣ парижской Комической Оперы», и въ течеше сорока лѣтъ она не сходила съ него. И теперь, когда бы вы ни пріѣхали, зимой или весной если вы проживете подольше въ Парижѣ—навѣрно Цампу дадутъ и не одинъ разъ въ мѣсяцъ. Истый французъ, нѣсколько стараго покроя— парижанинъ или провинциалъ — чувствуетъ себя всего пріятнѣе: именно въ залѣ «Комической Оперы», сгорѣвшей при мнѣ, въ одну изъ моихъ весеннихъ поѣздокъ въ Парижъ. Онъ любитъ легкую, игривую музыку, и, въ этомъ смыслѣ, между старыми французскими генераціями и молодыми легла порядочная пропасть. Къ 8о-мъ годамъ культъ Вагнера уже открыто поднялъ голову и съ каждымъ годомъ французы все болѣе и болѣе вагнеризуются.
У насъ въ Петербургѣ и въ Москвѣ, въ началъ 60-хъ годовъ, почти что не давали даже и лучшихъ французскихъ комическихъ оперъ, такъ что для меня нѣкоторыя старыя вещи, вродѣ напр., «Le pre aux clercs» Герольда были пріятной новинкой; а также и многія, давно у нас не идущія оперы старика Обера.
Онъ и тогда уже былъ древній старикъ и доживалъ свой вѣкъ въ званіи директора Парижской Консерваторіи. Я обратился къ нему въ тотъ парижскій зимній сезонъ, когда я сталъ изучать преподаваніе театральнаго дѣла. Я нашелъ его въ знаменитой квартирке rue S-t Georges, со старинной отдѣлкой высокихъ комнатъ, гдѣ онъ еще сочинялъ на такомъ же старинномъ «флигелѣ». Принималъ онъ меня въ шелковой douillette, (шлафрокъ), въ очень ранній утренній часъ. Наружность этого небольшого роста старичка, бритаго, съ сѣдыми височками, чрезвычайно напоминала, по типу, многихъ нашихъ чиновниковъ 30-хъ и 40-хъ годовъ; но онъ еще былъ бодръ, хотя, по видимому, консерваторскими дѣлами занимался уже мало. И, кажется, въ ту же зиму, или годомъ позднѣе поставлена была послѣдняя его опера «Le dernier jour de bonheur». къ которой парижане отнеслись болѣе, чѣмъ снисходительно. Ее можно было смотрѣть и слушать безъ скуки, даже съ нѣкоторымъ удовольствіемъ. Поразительно, во всякомъ случаѣ, было то, что такой древній старичекъ, уже на краю гроба, могъ написать музыку на любовный сюжетъ, мѣстами очень мелодичную и даже согрѣтую, кое-гдѣ, поэтическимъ чувствомъ.
Сверстника автора «Фра-Діаволо» — такого же древняго Россини — мнѣ случалось видать въ театрахъ въ зиму 1865— 66 г., т. е. въ первую мою парижскую зиму. «Африканка» Мейербеера была еще новинкой. Мнѣ и нѣкоторымъ моимъ русскимъ знакомымъ она мало нравилась; мнѣ приводилось тогда выдерживать споры съ французами. Къ Мейербееру парижская критика относилась еще, болѣе или менѣе, снизу вверхъ. Для большинства же тогдашнихъ рецензентовъ «Гугеноты» и «Вильгельмъ Телль» были столпами французской драматической музыки. Россини, замолкнувшій во время, доживалъ свой вѣкъ богатымъ человѣкомъ въ своемъ парижскомъ домѣ, куда всѣ являлись на поклоненіе и выслушивали его безконечные анекдоты и каламбуры. Случилось такъ, что на одномъ первомъ представленіи мнѣ на него указали въ креслахъ; a онъ сидѣлъ рядомъ съ Оберомъ. Въ антрактахъ оба встали спиной къ рампѣ, и я могъ прекрасно ихъ обоихъ разглядѣть. Тогда еще я не бывалъ у Обера. Россини показался мнѣ лицомъ и фигурой худощавѣе, чѣмъ па его портретахъ того времени. Онъ держался еще довольно прямо, въ высокомъ старомодномъ галстухѣ; быть можетъ, онъ красилъ волосы, но большой сѣдины я не замѣтилъ, между тѣмъ какъ Оберъ былъ совсѣмъ сѣдой.
Всѣ эти три корифея отошли на задній планъ, когда музыка Гуно добилась всеобщаго признанія. Съ ней выступалъ другой оттѣнокъ французскаго лиризма, быть можетъ, оттого, какъ находятъ некоторые, что въ Гуно текла отчасти еврейская кровь. Но та же кровь текла и въ жилахъ Мейербеера; а между тѣмъ между «Гугенотами» и» Фаустомъ» чувствуется цѣлый промежутокъ, въ который настроенія и вкусы получили иной оттѣнокъ. Но я не скажу, чтобы на «Лирическомъ Театрѣ», гдѣ первоначально былъ поставленъ «Фаустъ», представленія этой оперы были тѣмъ, что французы называютъ «un succès monstre». Правда, ее давали постоянно, но она не вызывала тѣхъ энтузіазмовъ и тѣхъ протестовъ, какіе обыкновенно выпадаютъ на долю произведенiямъ болѣе смtлыхъ и самобытныхъ творцовъ. рядомъ съ Гуно — Амбруазъ Тома добился славы «Миньоной» и «Гамлетомъ», но его и въ Парижѣ никто не считалъ новаторомъ. Онъ представлялъ собою французскія традиціи и занялъ, послѣ Обера, мѣсто директора Консерваторіи.