Еще сильнѣе бился музыкально-литературный пульсъ Парижа конца второй имперіи въ опереткѣ. Судьбѣ угодно было, чтобы не французъ, а кельнскій еврей, Жакъ Оффенбахъ, сдѣлался характернѣйшимъ выразителемъ этой опереточной эпохи, прогремѣвшей на всю Европу, въ теченіе по крайней мѣрѣ четверти вѣка. Въ Оффенбаховской опереткѣ многихъ изъ насъ привлекали не скабрезность, не безпардонное шутовство, а, несомнѣнный талантъ, оригинальность мелодій и всей фактуры и удачное сочетанье музыкальной сатиры съ сатирой немного въ аристофановскомъ родѣ. Мельякъ и Галеви — самые даровитые сотрудники Оффенбаха, (можетъ быть и сами того не желая), предавались безпощадному вышучиванью разныхъ общепризнанныхъ классическихъ коньковъ и, конечно, работали надъ ускореніемъ той анархіи, какая теперь замѣчается во всѣхъ сферахъ мысли, искусства и общественной жизни. Теперь можно сказать, что въ годъ всемірной выставки 1867 г. Парижъ, а за нимъ и вся Европа, всего больше увлекался опереткой и заставлялъ даже вѣнценосцевъ хохотать надъ каррикатурнымъ изображеніемъ многаго, что имъ лично должно быть особенно дорого. Къ этой полосѣ музыкальнаго творчества было несомнѣнно что-то своебразное и неумышленное; и нельзя сказать, чтобы опереточный жанръ помѣшалъ въ Парижѣ развитію болѣе серьезнаго музыкальнаго искусства. Вовсе нѣть! И симфоническая, и оперная музыка двигалась впередъ. Парижъ становился музыкальнѣе въ своихъ привычкахъ и вкусахъ. Только иностранцамъ, особенно русскимъ, легко всегда впасть въ ошибку, говоря о музыкальной жизни въ Парижѣ, если они сравниваютъ, напр., сезонъ тамъ и здѣсь. У насъ появленіе каждаго новаго виртуоза — гораздо болѣе событіе, чѣмъ въ Парижѣ. Тамъ, до послѣдняго времени, не было даже такихъ обширныхъ залъ, какъ у насъ. Какая-нибудь Salle Pleyel или Salle Erard — сравнительно скромныя помещенья; но въ нихъ перебывали, и въ 6о-хъ и въ 70-хъ годахъ, всѣ тѣ знаменитости, какими увлекались петербуржцы и москвичи, начиная съ незабвеннаго А. Г. Рубинштейна. Въ этомъ смыслѣ парижане и вообще французы менѣе податливы. Въ Парижѣ репутація виртуоза можетъ закрѣпиться, получить всемірную извѣстность, но онъ не найдетъ такого повальнаго увлеченія, какъ въ нашихъ столицахъ.
Мнѣ кажется, что музыкальное творчество французовъ чрезвычайно поднялось въ третью республику, въ послѣднюю четверть вѣка; но всѣ композиторы, признанные теперь на обоихъ материкахъ: Сенъ-Сансъ, Рейеръ, Массне и ихъ болѣе молодые сверстники — всѣ воспитались въ Парижѣ, прошли французскую выучку и потомъ уже восприняли все то, что творчество нѣмцевъ дало обновляющаго и могучаго. Одинъ такой талантъ, какъ покойнаго Бизе — съ его «Карменъ» — достаточенъ, чтобы поставить французское оперное композиторство на подобающую высоту. «Карменъ» — типичнѣйшая опера конца ХІХ-го вѣка и самая популярная во всемъ свѣтѣ. Но при ея первоначальной постановкѣ въ Парижѣ она рѣшительнаго успѣха не имѣла, и Бизе умеръ огорченнымъ и полупризнаннымъ у себя дома. О прежнемъ непониманіи, отъ котораго страдалъ такъ долго, до самой смерти, Берліозъ — теперь и рѣчи нѣтъ. Каждый, сколько-нибудь талантливый композиторъ, добившійся постановки своей оперы, встрѣчаетъ уже болѣе подготовленную почву. Правда, что до сихъ поръ раздаются въ молодыхъ музыкальныхъ кружкахъ Парижа горькія жалобы на то, что пробиться на одну изъ музыкальныхъ сценъ Парижа чрезвычайно трудно; но это доказываетъ только, что предложеніе сдѣлалось уже очень обширно, а предпріимчивости для созданія новыхъ музыкальныхъ сценъ не хватаетъ. Въ концѣ концовъ, это есть косвенное подтвержденіе того, что въ Парижѣ музыка и драматическая, и оркестровая — можепь разсчитывать только на извѣстную долю публики. Масса все еще нуждается въ дальнѣйшей подготовкѣ потому, что она, по своимъ традиціямъ и прирождённымъ свойствамъ, не такъ склонна къ ощущеніямъ и воспріятіямъ музыкальныхъ наслажденій, какъ нѣмецкая и славянская.