Въ послѣднюю мою поѣздку я не нашелъ въ Лондонѣ корифеевъ писательскаго мира с такимъ общественнымъ и матеріальнымъ положеніемъ, какъ многія парижские знаменитости. Тамъ нѣтъ ничего подобнаго французской Академии, и самые крупные публицисты и критики, работающіе въ газетахъ, могутъ получать огромные оклады; но они скрыты за анонимами; вы можете встрѣчать ихъ въ обществѣ: и не знать — въ какой они цѣнѣ и какую роль играютъ въ томъ пли другомъ органѣ.
И серьезной солидарности больше въ лондонскомъ писательскомъ мірѣ, что и сказалось въ нѣсколькихъ обществахъ взаимопомощи, вь фондахъ и товариществахъ, преслѣдующихъ и матеріальныя, и нравственными цѣли. А, главное, нѣтъ той ежедневной свалки, безконечныхъ полемикъ, ругатни, инси нуаций; обличений въ шантажѣ и всякихъ видовъ нравственнаго паденія, какъ въ Парижѣ. Я, какъ разъ, жилъ въ тѣ дни, когда шелъ и закончился скандальныя процессъ Оскара Уайльда игравшаго роль и въ свѣтѣ, и въ театрально-литературномъ мірѣ Лондона. Репортерскіе отчеты почти ничего не замалчивали и въ подробностяхъ допроса, и въ свидѣтельскихъ показаніяхъ. Это дѣло показало: каковы могутъ быть интимные нравы и английскихъ писателей; но, по крайней мѣрѣ, оно не подало повода къ нечистоплотной болтовнѣ и еще менѣе къ такимъ защитамъ противоестественныхъ склонностей, какія объ эту самую пору появились, напр., въ парижскомъ органѣ декадентовъ «La revue blanche». Ha французскій и на русскій взглядъ, процессъ Оскара Уайльда служилъ также доказательствомъ того, что англійское общество не освободилось до сихъ поръ отъ узкаго ригоризма, если не лицемѣрія. Оскаръ Уайльдъ осужденъ былъ за порочность преступнаго характера; но онъ и послѣ приговора остался писателемъ съ извѣстной литературной физіономіей, его романы имѣли успѣхъ и пьесы привлекали лондонскую публику двухъ театровъ; а критическія статьи вербовали послѣдователей его идей среди молодежи. И стоило ему быть осужденнымъ на два года тюремнаго заключенія, какъ тотчасъ же пьесы его сняли съ репертуара, романы и книги критическаго содержанія исчезли отовсюду.
— Изувѣрство! Ханжество! — воскликнутъ многіе и среди насъ.
Въ извѣстной степени, пожалуй; но такого рода строгость публики все-таки же очищаетъ и писательскіе нравы, не позволяетъ разнымъ благёрамъ — вѣстовщикамъ и забавникамъ — выливать цѣлые ушаты всякихъ порнографическихъ помой и грязнить и безъ того уже грязную бульварную прессу.
И въ концѣ 6о-хъ годовъ, и теперь, я встрѣчалъ въ Лондонѣ журнальныхъ и газетныхъ работниковъ, не сумѣвшихъ составить себѣ блестящаго матеріальнаго положенія. Да и вообще англичане не скопидомы, и еслибъ подвести статистическіе итоги, то, конечно, окажется. что въ парижской пишущей братіи больше людей доживавшихъ свой вѣкъ безбѣдно, имѣющихъ недвижимую собственность и ренту. Англичанинъ— повторяю — любитъ тратить, часто путеществуетъ, гостепріѣмнѣе француза, больше проѣдаетъ и пропиваетъ и долженъ больше расходовать на свой комфортъ, п вообще, и въ деталяхъ. Но средній журнальный и газетный работникъ въ Лондонѣ требуетъ себѣ болѣе значительныхъ гонораровъ, чѣмъ тѣ, какіе существуютъ на парижскомъ журнально-газетномъ рынкѣ. Я помню, что еще передъ 1868 г., когда Джонъ Морлей поручилъ мнѣ составленіе статьи «Нигилизмъ въ Россіи», я за этотъ этюдъ получилъ листовую плату выше той, какую имѣлъ въ Россіи. Въ Парижѣ, самые крупные гонорары берутъ романисты. Додэ или Зола могли въ газетѣ, гдѣ романъ ихъ по явится въ фельетонахъ, получить двадцать и тридцать тысячъ франковъ, а затѣмъ отдѣльные изданія съ тиражемъ въ сто тысячъ экземпляровъ доставятъ имъ еще больше. Но въ Лондонѣ громкіе книжные успѣхи считаются не меньше, какъ тысячами фунтовъ стерлинговъ. Даже и безъ литературнаго таланта можно одной книгой нажить состояніе.