Проникать въ Школу довольно трудно. Сотни и тысячи парижанъ никогда въ ней не бывали, знаютъ только, что она помѣщается въ Rue d’Ulm — одномъ изъ укромныхъ закоулковъ Латинскаго квартала. По поводу столѣтняго юбилея слава и авторитетъ Нормальной Школы, разумѣется, прогремѣли во всѣхъ газетахъ. Имя Пастёра придавало исторіи этого заведения особенную симпатичность въ глазахъ всего культурного міра. Одинъ такой благодѣтель человѣчества достаточенъ былъ бы, чтобы бросить блескъ на то заведеіне, гдѣ онъ воспитался и столько лѣтъ преподавалъ. Иностранцамъ еще труднее попадать въ Нормальную Школу и только благодаря рекомендации, какую я имѣлъ отъ одного русскаго ученого къ покойному Фостель-де-Kуланжъ, знаменитому историку — имѣлъ я возможность познакомиться съ преподаванием и съ внутреннимъ бытомъ, Школы. Фюстель-де-Куланжъ, бывшій тогда директоромъ, разрѣшилъ мнѣ присутствовать на нѣкоторыхъ conférences и сопровождалъ меня во время осмотра библіотеки, спаленъ, столовыхъ и рабочихъ кабинетовъ. Въ свое вредя я объ этомъ подробнее разсказывалъ русскимъ читателямъ. И тогда, познакомившись съ тѣмъ, что составляетъ типическую лекцію Нормальной Школы, я понялъ почему многіе воспитанники этого заведенія, какъ профессора и писатели, отличались и отличаются умѣньемъ прекрасно писать и говорить. Думаю, что нигде, ни въ какой стране, нѣтъ заведенія, гдѣ бы студенты, попадающіе туда только постѣ самаго строгаго, конкурса, проходили подобную выучку. Каждый студентъ Нормальной Школы долженъ въ теченіе трехъ лѣтъ написать множество работъ и прочесть такое же число лекцій-рефератовъ передъ своими однокурсниками, выдерживая очистительную критику профессора, какъ это дѣлается у насъ только на магистерскихъ и докторскихъ диспутахъ/ Судя по тѣмъ молодымъ лекторамъ и писателямъ-критикамъ, какіе за послѣдніе двадцать лѣтъ выходили изъ Нормальной Школы — въ ней нѣтъ теперь и тѣни педантскаго духа, а напротивъ чувствуется еще болѣе прямая связь со всѣмъ, что въ области идей и литературнаго творчества есть самаго живого и двигательнаго.
Перенесемся опять на Rue des écoles, къ тому зданію, гдѣ общедоступность точной науки и гуманитарныхъ знаній является французскимъ національнымъ принципомъ и лозунгомъ. College de France въ эти тридцать лѣтъ — сохранилъ неприкосновеннымъ свой фасадъ и со стороны Rue des écoles, съ его дворомъ и рѣшеткой, и съ боковой улицы, гдѣ черезъ перистиль вы проникате въ аудиторіи верхняго и нижняго этажа. Вся эта часть зданія такъ и останется еще на многіе десятки лѣтъ въ неизмѣнномъ видѣ: тѣ же аудиторіи съ самой простой отдѣлкой, ложа привратника, будочка служителя, во фракѣ съ цѣпью. И физіономія нѣкоторыхъ аудиторіи, извѣстныхъ всѣмъ, кто хаживалъ въ College de France — изменилась менѣе, чем въ Сорбонне. И тридцать лѣтъ назадъ на лекціяхъ болѣе любимыхъ профессоровъ бывало много дамъ. Прежде онѣ исключительно садились на привилегированныя мѣста, около каѳедры, за загородкой, а теперь что-то не пользуются этой привилегіей, вѣроятно послѣ скандаловъ, бывшихъ въ Латинском квартале, онѣ не желаютъ быть слишкомъ па виду, мишенью нескромныхъ взглядовъ, остротъ, пѣсенокъ и криковъ, разражающихся во время такихъ волненій. Во второй половинѣ шестидесятыхъ годовъ самая бойкая аудиторія была та, гдѣ читалъ покойный Лабуле. — Позднѣе эту каѳедру по сравнительному законодательству и исторіи государственныхъ учрежденій занималъ скромный лекторъ, некий Флахъ, читавшій въ весенний семестръ 1895 г., и о русскомъ государственномъ устройствѣ.—Лабуле, какъ типическій либералъ конца второй имперіи, кромѣ своей литературной извѣстности публициста, привлекалъ талантливой манерой бесѣды съ публикой, уснащенной всегда разными намеками и сатирическими тирадами, направленными противъ тогдашняго режима. Теперь такого рода «штучки», при всей ихъ талантливости, не производили бы уже обаянія: слишкомъ много воды утекло, и самый крайній радикализмъ оставленъ далеко позади вожаками соціализма и анархіи. To, что въ преподаваніи Лабуле было дѣльнаго и новаго, теперешняя аудиторія усвоила бы себѣ лучше чемъ тогда, потому что общий уровень политическихъ и со циальных идей поднялся во всѣхъ классахъ парижскаго населенія. Мы — иностранцы — благодарны ему за цѣлый рядъ интересныхъ лекций, въ особенности тогда, когда онъ разбиралъ, въ течение одного зимняго сезона, произведения Монтескье, и всего подробнѣе его «Духъ законовъ». Мнѣ кажется, что теперь въ Collège de France нѣтъ лектора, который бы игралъ роль автора: «Парижа въ Америке» и «Принца собачки», но можно прямо сказать, что займи эту кафедру человѣкъ съ такимъ же талантомъ, какъ покойный Лабуле — его аудитория бывала бы еще переполнение.