Оттуда взоры передовой молодежи устремлены были въ двухъ направленіяхъ, на западъ: на островъ Джерсей, и Лондонъ, гдѣ жили Викторъ Гюго и Луи Бланъ, и на членовъ оппозиціи законодательнаго собранія. За мраморными столиками Café Ргосоре раздавались громовыя рѣчи тогда еще безвѣстного молодого адвоката, южанииа итальянскаго пронсхожденія — Леона Гамбетты. И кто поинтересуется тогдашнимъ броженіемъ парижской молодежи — заглянетъ въ мою статью, написанную въ одну изъ зимъ конна десятилѣтія и озаглавленную «Левъ Латинскаго квартала». Этому заглавию поводомъ послужила песпя сочиненная эмигрантомъ прославившимъ себя брошюрой «Les propos dé Labienus»-Рожаромъ. Брошюра была запрсщена; но все-таки распространялась по всему Парижу, п ея чрезвычайный успѣхъ показывалъ уже, что автору переворота 2-го декабря придется, въ скоромъ времени, сдаться и повернуть въ сторону либерализма, что дѣйствительно и произошло. Въ пѣснѣ этого эмuгранта — памфлетиста, взывавшаго къ революціоннымъ чувствамъ питомцевъ Латинскаго квартала, повторялся припѣвъ о томъ какъ возстанетъ и зарычитъ «le lion du quartier latin». Вожаками тогдашнихъ слушателей парижскихъ высшихъ школъ были безъ исключенія революціонно-настроенные студеиты, адвокаты и журналисты и они пользовались всякимъ случаемъ чтобы возбуждать Парижъ въ анти-императорскомъ духѣ. Какъ разъ, въ первую мою парижскую зиму произошелъ скандалъ въ театрѣ «Comédie Française» стало быть и не въ центрѣ Латинскаго квартала, на первомъ представлении пьесы братьевъ Гонкуръ «Henriette Maréchal». Я буду имѣть случай въ слѣдующей главѣ говорить о Гонкурахъ и ихъ роли въ литературномъ движеніи шестидесятых и семидесятыхъ годовъ. И тогда уже молодежь сочувствовала реальному направленію изящнаго творчества, видя въ немъ осуществленіе дорогихъ ему принциповъ умственной свободы и правды; но достаточно было слуха, что пьеса братьевъ Гонкуръ была разрѣшена къ постановкѣ по протекціи принцессы Матильды — кузины императора — чтобы ее безпощадно освистали, придравшись къ тому, что она безнравственна. Скандалъ на первомъ представленіи повелъ къ снятію пьесы съ афиши. Студенчество поуспокоилось; но въ защиту его поведенія явилась зна менитая брошюра, подписанная псевдонимомъ «Pipe en bois»— одного изъ самыхъ курьезныхъ вожаковъ, съ которымъ мы еще встрѣтимся.
Гамбетту никто или почти никто еще не зналъ на правомъ берегу Сены, какъ самого яркаго выразителя радикальныхъ стремленій молодежи въ первую зиму, проведенную мною въ Парижѣ; но онъ быстро сталъ проникать въ политическіе и газетные кружки, особенно съ техъ поръ, какъ сдѣлался репортеромъ газеты «Temps», пo засѣданіямъ законодательнаго собранія. А въ Латинскомъ кварталѣ, какъ я сейчасъ сказалъ, его репутация нарастающаго трибуна уже складывалась. Когда онъ сдѣлался сначала явнымъ, а потомъ тайнымъ диктаторомъ Франціи, я имѣлъ поводъ разсказать въ газетѣ о первой нашей встрѣчѣ въ ту зиму, когда я сталъ довольно часто посѣщать холостые завтраки у Фансиска Сареэ, который и въ то время считался уже первымъ парижскимъ театральнымъ критиком. Въ то время Гамбетта еще не выступалъ съ знаменитой рѣчью, связанной съ именемъ депутата Бодэна; какъ адвокатъ, онъ почти не имѣлъ практики и никакого имени въ журнализме.
Помню, въ одинъ изъ понедельниковъ, Сарсэ предупредилъ меня, что со мною хочетъ познакомиться «un garcon très intelligent», какъ онъ выразился о немъ, южанинъ, занимающимся политикой; онъ интересовался внутренними дѣлами Россіи и желалъ бы побесѣдовать со мною о двухъ тогдашнихъ дѣятеляхъ— Каткове и Николаѣ Милютинѣ. Слѣдующій понедлѣль
Л. ГАМБЕТТА
торіи» — какъ онъ назвалъ тогда Тьера — онъ бьтлъ уже способенъ вести себя, въ каждомъ данном случаѣ, не только какъ энтузіастъ, но и какъ уравновѣшенный гражданин и патріотъ. И тогда въ нем уже сидѣли элементы того, что впослѣдствіи сдѣлало изъ него главаря партіи, получившей не очень лестную кличку «оппортунистовъ». Онъ былъ непримиримъ къ самымъ главнымъ врагамъ умственной и политической свободы, т. е. къ клерикализму и цезаризму; но въ предѣлахъ республиканской дѣйствительности умѣлъ ладиться, въ чемъ и выказывалъ свои крупныя способности государственнаго человѣка. Даже и въ мотивѣ его знакомства со мною сказался человѣкъ съ настоящей политической любознательностью. Онъ тогда задумалъ рядъ газетныхь очерковъ о политическомъ и общественномъ движеніи въ Россіи. Онъ хорошо зналъ что Катковъ представлялъ собою въ русской прессѣ, и какимъ направленіемъ отличался Никола Милютинъ, какъ дѣятель эпохи реформъ. Но и къ Каткову онъ не желалъ относиться въ предвзятомъ тонѣ и подробно разспрашивалъ меня о разныхъ выдаюшихся моментахъ дѣятельности этого русскаго публициста. Разумеется, всѣ его симпатіи были на сторонѣ Милютина. Ему всегда была по душѣ реформаторская и просвѣтительная диктатура, весьма согласимая, для такихъ умныхъ политиковъ, какъ онъ, съ пріемами такъ называемаго оппортунизма.