Такъ подошла зима 69–70 г. Правительство Наполеона ІІІ-го послѣ новаго плебисцита, заручившись еще разъ выраженіемъ народной воли, вступило на наклонную плоскость императорскаго либерализма. Появленіе такихъ трибуновъ, какъ Гамбетта, дѣлало парламентскую борьбу болѣе рѣзкой и взвинченной, и возвращеніе къ прежнему полицейскому режиму было уже немыслимо. Но спрашивается; можно ли было за полгода до объявленія войны предчувствовать, что близится конецъ имперіи? Найдется не мало охотниковъ увѣрять, что они все это предвидѣли и предвкушали. Врядъ ли это такъ. Можетъ быть, тѣ, кто былъ знакомъ съ приготовленіями Пруссіи, съ тайными замыслами Бисмарка и генерала Мольтке — и соображали, что война произойдетъ при малѣйшемъ поводѣ, но государственнаго переворота никто не ждалъ. Напротивъ, даже въ лагерѣ радикально-настроенныхъ публицистовъ любили тогда повторять, что «эра революцій закончена». На эту тему писалъ за нѣсколько мѣсяцевъ до революцій 4-го сентября и Г. Н. Вырубовъ, бывшій тогда корреспондентомъ одной изъ петербургскихъ газетъ, а онъ, кажется, достаточно знакомъ былъ съ настроениемъ тогдашней передовой Франціи и съ тѣмъ, что дѣлалось въ различныхъ кружкахъ республиканскаго Парижа.
Наклонная плоскость, на какую вступилъ бонапартовъ режимъ, дѣлалась все круче. Публика, въ особенности бульварная публика — уже безъ всякаго стѣсненія предавалась вышучиванію офиціальных сферъ и лицъ и нашла себѣ ядовитаго и неистощимаго забавника въ лицѣ Рошфора. Вся эта полоса парижской жизни прошла на моихъ глазахъ. Я передъ тѣмъ задолго перебрался па правый берегъ Сепы и съ начала 1868 г. продолжалъ до отъѣзда въ Вѣну, въ январѣ 1896 г., жить около Итальянскаго бульвара, въ Rue Lepelletier, въ Hôtel Victoria. Домъ этотъ принадлежалъ Эмилю Жирардену, о которомъ я еще поговорю такъ же, какъ и объ авторѣ красныхъ книжечекъ, сдѣлавшихся самой главной оппозиціошюй забавой Франции и всей Европы.
Съ весны 1869 г., когда Гамбетта уже выдвинулся, а Рошфоръ достигъ самой большой своей популярности, броженіе проявлялось въ частныхъ вспышкахъ и въ манифестацияхъ молодежи Латинскаго квартала и на разныхъ терпимыхъ полиціей сборищахъ и митингахъ вплоть до болѣе внушительныхъ уличныхъ волненій, вызванныхъ убійствомъ Виктора Нуара двоюроднымъ братомъ императора. Я хорошо помню этотъ день. Тамъ, на верхахъ Парижа, въ Батиньолѣ, около дома, откуда вынесли гробъ, гдѣ лежалъ Викторъ Нуаръ, дѣло смахивало на начало если не возстанія, то серьезной манифестаціи. И военныя приготовленія были внушительны; по до настоящей схватки не дошло и никто и не подумалъ о барри кадахъ. Дальновидные политики могли только отмѣтить, что пуля, поразившая Виктора Нуара, придется солоно автору переворота 2-го декабря. Но тенсрь можно прямо сказать что ни Наполеонъ III-й, ни его ближайшие сверстники не были ни малѣйшимъ образомъ виноваты въ умышленномъ или нечаянномъ убійствѣ, совершенномъ членом императорской фамилии. Да и самая личность этого молодого журналиста была совершенно ординарная. Громадная толпа, пришедшая хоронить его осталась безъ вожака, и Рошфоръ, бывшій въ то время ея кумиромъ, оказался неспособнымъ на роль трибуна и руководителя революціонныхъ схватокъ.
Еслибъ послѣ истории Виктора Нуара въ Парижѣ происходило дѣйствительно что-нибудь серьезное, грозящее скорымъ паденіемъ Имперіи, то никто изъ насъ исполнявшихъ обязанности корреспондентовъ, не рѣшился бы уѣхать изъ него; а къ концу января я переѣхалъ въ Вену, не видя никакой особенной надобности быть на своемъ парижскомъ посту.