Но въ последніе два года второй имперіи самыя сильные орудія наводилъ на правительство Тьеръ. Никто больше его не былъ у себя дома въ области финансовъ и администраціи, никто такъ же хорошо не былъ знакомъ и съ вопросами внѣшней политики. Лѣтами онъ былъ старше Фавра, но выносливость его на трибуне поражала и въ то время. Этотъ маленькаго роста старичокъ, съ наружностью какой-то птицы въ очкахъ, въ традиціонномъ темнокоричневомъ сюртуке, говорилъ жидкнмъ и нѣсколько крикливымъ, по просту говоря, бабьимъ голосомъ, часто простуженнымъ, необыкновенно быстро, такъ что число словъ, какое онъ способенъ былъ выбросить въ одну минуту — получило лагендарную известность. И жесты его не имѣли въ себе ничего внушительнаго. И съ такой-то быстротой дикціи Тьеру, на нашихъ глазахъ, приводилось иногда произносить речи, длившіяся более часа, а одна, кажется, два слишкомъ часа и полна была цифръ и самыхъ сложныхъ фактическихъ данныхъ. Разсказывали тогда, что Тьеръ всегда пишетъ свои речи, но если это и такъ то нельзя было не изумляться его памяти, потому что онъ говорилъ, а не считывалъ съ листа, постоянно ускоряя темпъ речи, и въ ответахъ и возраженіяхъ сильно горячась. Но горячился онъ, какъ истый южанинъ, въ тоне и жестахъ, a внутренно постоянно велъ свою линию и ни на шагъ не отступалъ отъ системы нападенія или защиты.
До сихъ поръ у меня въ ушахъ, когда я вспомню одно бурное засѣданіе законодательнаго корпуса — взвизгивающія интонаціи Тьера, который послѣ какихъ-то хитросплетеній главнаго бойца имперіи, вызывающе повторялъ въ. началѣ каждаго періода:
— Je défie monsieur le ministre do l' état!..
Онъ говорилъ все это съ места, какъ бы поднимался на цыпочки и съ задоромъ наклоняясь черезъ пюпитръ по тому направленію, гдѣ на министерской скамьѣ сидѣлъ Руэръ съ товарищами.
Изъ другихъ членовъ оппозиціи Жюль-Симонъ имѣлъ свою область, говорилъ складно, съ нѣсколько искусственнымъ огонькомъ; въ немъ чувствовался бывшій профессоръ философіи, способный однако же наносить весьма чувствительные удары ненавистному режиму. Онъ считался тогда такимъ же искреннимъ сторонникомъ республиканскихъ идей, какъ и Жюль Фавръ, и, конечно, никто изъ насъ не могъ предвидѣть, что послѣ войны и Коммуны этотъ самый Жюль-Симонъ будетъ казаться почти ренегатомъ, состоя слишкомъ долго въ звании перваго министра маршала Макъ-Магона. Но и тогда его считали уже нѣсколько слащавымъ и сентиментальнымъ, и я помню то засѣданіе, гдѣ его товарищъ по оппозиціи— Пикаръ, видя, что Жюль-Симонъ поднялся съ мѣста и отправляется па трибуну говорилъ сидевшимъ съ нимъ на одной скамейкѣ:
— Voila Jules qui ѵа verser un pleur!
Самъ Пикаръ былъ болыпе застрельщиком, съ приемами бойкаго адвоката, съ пухлой, веселой фигурой нѣсколько провинциального стряпчаго, хотя, кажется, родился и воспитался въ Парижѣ А на Гарнье-Пажеса, съ его наружностью учитедя и сѣдыми завитушками за ушами, смотрели и тогда больше какъ на реликвію 1848 г., чѣмъ какъ на настоящую силу оппозиціи. Гораздо большимъ обаяниемъ пользовался старикъ Беррье, даже и въ радикальныхъ кружкахъ, несмотря на то, что былъ легитимистъ, но легитимистъ съ нѣкоторымъ либеральнымъ пошибомъ. Знатоки краснорѣчія находили, что Беррье — великій ораторъ, способный на высшее одушевленіе витіи. Мнѣ лично случилось слышать его только одинъ разъ. Прежде всего, онъ подкупалъ своей крупной фигурой и головой старика съ бурбонскимъ профилемъ; въ тонѣ и самомъ звукѣ голоса было много благородства и сознанія собственной силы. Такіе ораторы болѣе родятся, чѣмъ воспитываютъ себя, Беррье былъ по профессіи адвокатъ, но въ немъ вы слышали всего больше трибуна, защитника принциповъ, дорогихъ ему и его единомышленникамъ.