Что было послѣ революціи 4-го сентября въ теченіе цѣлой четверти вѣка фактическаго въ режимѣ Франціи? Едва ли не то лишь, что Палата сдѣлалась хозяйкой страны и правитъ ею, прежде всего, для самой себя, пользуясь тѣмъ, что послѣдняя редакція конституціи лишила президента республики всякой руководящей роли. Буланжизмъ, въ разгаръ котораго я также попадалъ въ Парижъ, явился выразителемъ, во-первыхъ, склонности каждаго француза къ исканію людей, призванныхъ править человѣческимъ стадомъ, во вторыхъ, недовольствомъ дѣйствительно печальными результатами парламентскаго режима за цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ. При мнѣ одинъ изъ бывшихъ университетскихъ товарищей Наке, сдѣлавшагося тогда правой рукой генерала Буланже, спрашивалъ его, почему и какъ онъ присталъ къ буланжизму — и Наке началъ искренно и серьезно приводить свои доводы на ту тему, что государственное устройство теперешней французской республики неминуемо должно поддерживать политиканство палаты депутатовъ.
Мнѣ кажется, еслибъ Франція не такъ скоро возродилась въ матерьяльномъ смыслѣ послѣ погрома войны, національное чувство было бы гораздо больше обращено на источники общественной порчи. И пресловутый «реваншъ» такъ долго бы не гнѣздился во французахъ, заставляя ихъ всѣмъ жертвовать мечтѣ о возстановлены своей не французской территоріи. Но французъ такъ созданъ, что ему трудно пользоваться уроками истори. Вмѣстѣ съ шовинизмомъ сидитъ въ теперешнемъ французскомъ буржуа преувеличенная склонность къ дешевому скептицизму, игра въ общее и взаимное самопрезрение.
Никогда не забуду я моего визита къ Франсиску Сарсэ въ августѣ 1871 г. и разговора о тогдашнемъ погромѣ Франціи. Онъ повторялъ все циническую фразу: «—Nous sommes f…s! Nous, sommes f…s» (Мы в ж…пе) и находилъ, что престижъ Франціи за границей можетъ поддержать только развѣ оффенбаховская оперетка.
Сколько съ тѣхъ норъ утекло воды, а много ли сдѣлано французами для того, чтобы этотъ престижъ Франціи поддер живался во всемъ культурномъ мірѣ пересозданіемъ общественныхъ и частныхъ нравовъ, болѣе подходящихъ къ идеѣ и учрежденіямъ демократической республики?
Хорошо сдѣлалъ Гамбетта, что умеръ несвоевременной смертью. Можетъ быть, и онъ кончимъ бы такъ же, какъ кончали, на нашихъ глазахъ, самые передовые вожаки радикальнаго меньшинства Палаты, вродѣ напр., Клемаисо. Вѣдь и онъ, одно время, считался чуть не тайнымъ диктаторомъ, умѣлъ ловко проводить свою ладью по подводнымъ камнямъ; клеймилъ и обличалъ, пользовался одно время именемъ неподкупнаго трибуна и журналиста. Тогда-то я и познакомился съ нимъ, и онъ многимъ казался политическимъ бойцомъ, которому и Гамбетта былъ только по плечу. А какимъ я его нашелъ, нѣсколько лѣтъ спустя, въ тогдашнюю поѣздку, послѣ того, какъ онъ провалился иа выборахъ, въ тѣсномъ, невзрачномъ помѣщеніи газеты «Justice», покачавшейся еще болѣе, чѣмъ вліяіние и репутація ея главнаго редактора? Ни онъ, и никакой депутатъ, министръ, писатель не могутъ теперь сказать про себя, что Франція, и въ особенности Парижъ, ставятъ ихъ выше всякихъ подозрѣній. Панама — это нарывъ, вскрытый въ данную минуту, но гной будетъ еще долго течь изъ него. Не дальше, какъ весной 1895 г., одинъ изъ депутатовъ, до сихъ поръ еще не попавшій въ списки панамистовъ, приглашалъ меня побывать у одного изъ его товаришей по Палатѣ, который спеціально занимается вопросомъ политическо-общественной порчи нравовъ во Франціи.
— Онъ вамъ покажетъ всѣ документы — повторялъ онъ— и вы увидите — до какой степени гаигрена изъѣла нашу злосчастную страну, которуютакъ долго и мы, и иностранцы привыкли называть: «la belle France».
Еще задолго до скандальныхъ разоблаченій въ прессѣ и Палатѣ, во многихъ кружкахъ парижской интеллигенціи складывался пренебрежительный взглядъ на политику вообще, въ томъ числѣ, и, главнымъ образомъ, на внутреннюю политику страны. Этотъ брезгливый индифферентизмъ проповѣдывали всего сильнѣе вожаки тогдашняго литературнаго движенія съ Эмилемъ Зола во главѣ. Уже съ конца семидесятыхъ годовъ вы, и среди молодежи, занимающейся наукой, искусствомъ, литературой— безпрестанно встрѣчали такихъ отрицателей политики. Это сдѣлалось своего рода позой и модой. И ничего нѣть удивительнаго, что въ воинствуюшіи лсурнализмъ, въ земское и политическое представительство шли почти исключительно политиканы, карьеристы очеыь часто мало подготовленые къ какой бы то ни было серьезной общественной роли. Результаты сказались довольно быстро, и до сихъ поръ Франція не можетъ еще покончить промывку своего грязнаго бѣлья. Еслиона, какъ военная держава и производительная страна, несомнѣнно поднялась за послѣднюю четверть вѣка, то ея нравственное обаяніе покачнулось очень надолго. И каждый изъ насъ кто въ концѣ второй имперіи возлагалъ болѣе свѣтлыя надежды на душевныя силы ея лучшихъ сыновъ, находившихся тогда въ опалѣ — въ послѣдніе годы переживалъ очень тяжелыя минуты.