Но въ концѣ 6о-хъ годовъ еще не чувствовалось въ Лондонѣ такого всеобщаго интереса къ успѣхамъ живописи, какъ въ Парижѣ. Да и позднѣе, по прошествии болѣе четверти века, на тогдашней ежегодной: выставкѣ 1895 г., даже послѣ рас_ цвѣта школъ «прерафаэлитовъ» и «символистов» — я не нашелъ и одной четвертой такой производительности, какъ въ Парижѣ. Но теперь, самыми экзальтированными поклонниками англійскаго новѣйшаго символизма въ живописи являются нѣкоторые французы. Они смакуютъ лучшія вещи этой школы съ гораздо большей подготовкой, чѣмъ англичане. Стоитъ только прочитать то, что писалось въ послѣдние годы парижанами о Лондонѣ, чтобы убѣдиться въ этом. Зато туристы ординарнаго типа, прѣзжающіе изъ Франции и попадающие въ Музей и на выставки Лондона — до сихъ поръ очень пренебрежительно относятся къ английскому искусству. Вь этомъ французы — въ массѣ—такие же заскорузлые шовинисты, какъ это было и сто лѣтъ назадъ.
На глазахъ моей генерации произошло, въ Англіи, роскошное развитие прикладною искусства. Англичане, со времени ихъ всемірной выставки, въ началѣ 50-хъ годовъ, стали дѣлать больше, чѣмъ всѣ другія націи, въ этомъ направленіи и Кенсингтонгскій музей явился блистательнымъ результатомъ этихъ стремленій. И, съ тѣхъ поръ, изученіе различныхъ стилей художественнаго производства изощряло таланты и вкусы англійскихъ артистовъ и техниковъ. Между ними въ послѣдніе годы особенно выдѣлился Морисъ. Во всѣхъ слояхъ общества повысился интересъ къ изящной отдѣлкѣ домовъ, къ декоративнымъ украшеніямъ, къ стильной мебели, бронзѣ, посудѣ, обоямъ и драпировкамъ. И свое англійское, и континентальное средневѣковье, и эпоха Возрожденія, и всѣ дальнѣйшіе оригинальные моменты въ развитіи декоративнаго искусства нашли въ Англіи благодарнѣйшую почву.
Когда вы поживете въ Лондонѣ и станете тяготиться казарменнымъ видомъ тамошнихъ улицъ, отсутствіемъ всякой архитектуры цѣлыхъ десятковъ тысячъ домовъ — передъ вами еще рѣзче выступитъ контрастъ между такой варварской первобытностью фасадовъ и художественной отдѣлкой домовъ и квартиръ. Фасады измѣнить трудно и, вѣроятно, еще на сотню лѣтъ, а то и больше, Лондонъ, на двѣ трети, будетъ покрытъ этими кирпичными законченными ящиками. Зато потребность въ изящной обстановкѣ все растетъ, и вкусъ дѣлается изощреннѣе. Образцы даже фабричнаго производства носятъ уже на себѣ печать таланта, тонкаго изученья различныхъ стилей — и все это не въ дюжинно-подражательномъ родѣ, а съ оттѣнкомъ чего-то своего, національнаго, восходящаго, большею частью, къ образцамъ и стилямъ англійскаго средневѣковья и Возрожденія.
Музыкальный Парижъ не былъ у насъ предметомъ особеннаго интереса, въ половинѣ 6о-хъ годовъ. Всѣ мы воспитались на нѣмецкой музыкѣ гораздо больше, чѣмъ на какой-либо другой. Новая русская музыкальная школа стала высоко цѣнить Берліоза, выше, чѣмъ его соотечественники, но французские композиторы еще не овладѣли симпатиями нашей публики. И къ тому времени, когда я попалъ въ Парижъ, издали, изъ Петербурга, довольно трудно было составить ясное понятіе о томъ — какую роль играетъ музыка въ жизни Парижа. Ho, какъ разъ въ половинѣ бо-хъ годовъ и начались новые успѣхи французской оперной музыки, французской не потому только, что композиторы избирали Парижъ постояннымъ мѣстомъ своей дѣятельности… Мейербееръ уже допѣвалъ свою пѣсню; а Россини недавно замолкъ. Я говорю о восходившей тогда звѣздѣ Гуно. Его «Фаустъ» былъ только что поставленъ въ «Théâtre Lyrique» и сразу сдѣлался всемірно извѣтнымъ произведеніемъ. Не прошло и двухъ-трехъ лѣтъ, какъ вся Европа и Америка заслушивались мелодіями этого, уже чистофранцузскаго, композитора.