Вот он, «король репортажа», входит в монтажную «Ла-Портады», весело насвистывает никогда не стареющий «Вальс Антофагасты», хлопает по плечу оператора:
— Малыш! Отмонтируй эту пленочку — отчет о регате. А я поеду домой, нажарился на солнце да и перебрал слегка на банкете в яхт-клубе.
Не всегда, разумеется, удавалось ограничиться такими аполитичными материалами. Приходилось кое-когда подыгрывать властям. Однажды, к примеру, сделал он передачу «Жители Антофагасты о национальном возрождении Чили». Под «национальным возрождением» разумелись фашистские порядки, заведенные военной хунтой.
Отзывы жителей Антофагасты об этих порядках были, как ни странно, самые положительные. Впрочем, что тут странного? Агустин постарался на славу! Интервьюировал только тех своих сограждан, о которых заведомо знал: будут славословить хунту, стоит лишь сунуть им микрофон в зубы. Отставной сержант корпуса карабинеров говорил «от имени старшего поколения нашего прекрасного города — Жемчужины Севера». Заезжий латифундист хвалил «тружеников сельского хозяйства просыпающейся от спячки страны». Пивозаводчик — «работников промышленности». Под стать им были и прочие участники передачи.
Когда же под вечер Агустин вышел в тот день на улицу из хмуро-серого массивного здания, где находилась радиостанция «Ла-Портада», подсвеченное уходящим солнцем небо над городом было таким прозрачным и хрупким, что казалось, оно вот-вот зазвенит хрустальным звоном. Агустин улыбнулся, чувствуя, как растворяется в этой предвечерней красе горький осадок, оставшийся от встречи с «представителями общественности Антофагасты».
Долго еще, наверное, Солано водил бы за нос и сеньора Мартинеса, и местных пиночетовцев, используя на благо подполья исключительно удобное положение видного журналиста, обласканного путчистами. Но, как уже рассказывалось, разоблачение провокатора, затесавшегося в ряды подпольщиков, поставило под удар и самого Агустина Солано, и его друзей — Марселино Ареко и Эулалиу. Ведь тайный агент охранки знал их всех троих — и только их — как активных участников сопротивления, и неизвестно было, что он успел рассказать хозяевам до своего отнюдь не добровольного переселения в мир иной.
С тех пор прошло немало лет. Троица друзей привыкла к новым именам и фамилиям, под которыми обитала в столице, хотя в своем кругу они, само собой, обращались друг к другу так, как звались на самом деле.
В Сантьяго Агустин Солано перешел на нелегальное положение. Заниматься журналистикой, редакторской или литературной работой было рискованно — слишком уж заметной фигурой он был в Антофагасте.
За минувшие годы он стал еще осторожнее, чем прежде. «Осторожность — не трусость, — учил он молодежь. — Храбрость надо проявлять с умом, не рискуя без толку жизнью». Поэтому и сейчас, после того как выяснилось, кто такой Фульхенсио Мухика, Солано настаивал на дополнительной проверке лейтенанта Мануэля Фуэнтеальбы.
— А если предупреждение лейтенанта о готовившемся налете на нашу прежнюю квартиру — всего лишь ловкий трюк охранки? — говорил Агустин. — Трюк, нужный ей для того, чтобы проникнуть в организацию сопротивления? Нет, компаньерита[5], с офицером этим ты, конечно, продолжай встречаться, прощупывай его, но с вербовкой погоди. И пока идет проверка, устранись от работы в ячейке.
Эулалиа спорила отчаянно. Она верила Мануэлю. Знала, что на него можно положиться.
— К тому же, — возражала она, — вы прекрасно знаете: охранка давно из кожи лезет вон, чтобы напасть на наш след, на след тех, кто печатает газету. Так неужели вы думаете, что эти псы удержались бы от соблазна арестовать нас? Что они дали бы нам возможность исчезнуть ради сомнительной попытки раскрыть всю сеть подпольных типографий?
Этот довод всем показался убедительным. Даже Солано заколебался.
— Ладно, — махнул он рукой, — примем компромиссное решение.
Компромисс заключался вот в чем. Лейтенанта решено было пока не вовлекать в движение сопротивления, продолжить его проверку. Но Эулалии при этом разрешили по-прежнему работать в ячейке.
Все обговорив, стали расходиться. А дядюшка Эрнан принялся упаковывать свежие номера «Сигло», остро пахнущие краской.
Вот Эрнан склонился над газетной страницей.
— Эулалиа! Да это прямо для тебя написано! — Он поднял смеющиеся глаза на девушку, надевавшую дождевик у зеркала в прихожей. — Ты ведь у нас большой специалист по армейским делам… Ну, ну, не хмурься, я шучу. Пойди-ка сюда. — Он протянул ей газету. — Видишь, и в армии теперь все больше недовольных хунтой.