- Ты меня выведешь, - говорит он.
Я смотрю на ручей. Я там, в ручье, с открытыми глазами, лицом вниз, уставилась в мох на дне, мертвая.
- Я не понимаю, что с тобой, - говорит он по пути домой. - Ты меня выводишь с каждой минутой.
Что я ему могу сказать.
Он пытается сосредоточиться на дороге. Но все время поглядывает в заднее зеркальце.
Все он понимает.
Стюарт уверен, что в то утро дал мне поспать. Но я проснулась задолго до звонка будильника. Я думала, лежа на другом краю кровати, подальше от его волосатых ног.
Он отправляет Дина в школу, а потом бреется, одевается и уходит на работу.
Дважды он заглядывал и покашливал. Но я не открыла глаза.
На кухне нахожу от него записку: "Люблю", подпись. завтракаю в закутке, пью кофе и кладу на записку свое кольцо. Смотрю на газету, раскладываю ее на столе так и сяк. Потом складываю ее пополам и читаю, что там написано. Пишут, что труп опознан. Но для этого потребовалось его обследовать, что-то в него воткнуть, что-то вырезать, что-то измерить, что-то снова вложить внутрь и зашить.
Я долго сижу с газетой в руках и думаю. Потом звоню в парикмахерскую, записываюсь к мастеру.
Я сужу под сушкой с журналом на коленях, протянув руку Марни, которая делает мне маникюр.
- Мне завтра на похороны, - говорю я.
- Я так сочувствую, - говорит Марни.
- Это было убийство, - говорю я.
- Это всего хуже, - говорит Марни.
- Мы были не слишком близки, - говорю я. - Но сама понимаешь.
- Все сделаем в лучшем виде, - говорит Марни.
Вечером я стелю себе на диване, а наутро встаю первой. Ставлю воду и делаю кофе, пока он бреется.
Он появляется на пороге кухни, полотенце на голых плечах, прикидывает, что к чему.
- Вот кофе, - говорю я. - Яичница будет через минуту.
Я бужу Дина, и мы едим втроем. Всякий раз, когда на меня смотрит Стюарт, спрашиваю Дина, не хочет ли он еще, не налить ли молока, не положить ли тоста и тому подобное.
- Я тебе сегодня позвоню, - говорит Стюарт на пороге, открывая дверь. Я отвечаю:
- Меня, наверное, сегодня не будет дома.
- Ладно, - говорит он. - Конечно.
Я тщательно одеваюсь. Примеряю шляпу, смотрю на себя в зеркало. Пишу записку Дину.
Солнышко, Мама будет занята днем, но подойдет позже.
Будь дома или на дворе, пока кто-нибудь из нас не вернется.
Люблю, Мама.
Я смотрю на слово "люблю", а потом подчеркиваю его. Потом вижу "на дворе". Это одно слово или два?
Еду по сельской местности, по овсяным полям и полям сахарной свеклы, мимо яблоневых садов и коров на пастбищах. Потом все меняется: больше сторожек, чем сельских домов, вместо садов - лес. После - горы, а справа, далеко внизу изредка виднеется река Натчез.
За мной пристраивается зеленый пикап и не отстает много миль. Я то и дело сбрасываю скорость в неподходящих местах в надежде, что обгонит. Потом жму на газ. Но тоже в неподходящее время. Вцепляюсь в руль до боли в пальцах.
На длинном прямом участке дороги пикап меня обходит. Но сперва немного едет рядом, за рулем - коренастый мужчина в синей рабочей рубахе. Мы оглядываем друг друга. Потом он машет рукой, жмет на клаксон и уходит.
Я сбрасываю скорость, выискивая местечко. Съезжаю с дороги и глушу мотор. Внизу, под деревьями, слышно реку. Потом слышу, как возвращается пикап.
Я запираю дверцы и поднимаю стекла.
- Ты в порядке? - спрашивает мужчина. Постукивает по стеклу. - У тебя все хорошо? - Он облокачивается на дверцу и придвигает лицо к стеклу.
Я не свожу с него глаз. Я не в состоянии придумать, что мне делать.
- У тебя там все в порядке? Ты чего вся задраилась?
Я мотаю головой.
- Опусти стекло. - Он машет головой и оглядывается на дорогу, а потом снова смотрит на меня. - Да опусти ж ты.
- Я вас прошу, - говорю я. - Мне нужно ехать.
- Открой дверь, - произносит он, как будто не слыша. - Ты там задохнешься.
Он смотрит на мою грудь, на мои ноги. Точно знаю, что смотрит.
- Эй, солнышко, - говорит он. - Я ж только хотел помочь.
Гроб закрытый и опрыскан цветочными дезодорантами. Орган начинает играть, едва я сажусь. Люди входят и ищут себе места. Вот мальчишка в клешах и желтой рубашке с короткими рукавами. Открывается дверь и входит семья, вместе проходят к задрапированному месту сбоку. Скрипят кресла все усаживаются. Тут же приятный блондин в приятном темном костюме встает и просит нас склонить головы. Читает молитву за нас, живущих, а закончив, произносит молитву за душу усопшей.
Вместе с остальными я прохожу мимо гроба. Потом выбираюсь на парадное крыльцо, на дневное солнышко. Впереди, прихрамывая, спускается женщина. На тротуаре оглядывается.
- Этого-то поймали, - говорит она. - Если кому в утешение. Арестовали сегодня утром. Я слышала по радио перед тем, как выйти. Мальчишка местный, городской.
Мы проходим несколько шагов по раскаленному асфальту. Народ заводит машины. Я вытягиваю руку и хватаюсь за паркометр. Полированные колпаки и полированные бамперы. В голове плывет.
Я говорю:
- У них могут дружки остаться, у этих убийц. Кто их знает.
- Я эту девочку сызмальства знала, - говорит женщина. - Забежит, бывало, я ей печенья напеку, сидит у телевизора, кушает.
Дома Стюарт сидит за столом, перед ним стакан с виски. На какой-то безумный миг мне кажется: что-то стряслось с Дином.
- Где он? - спрашиваю я. - Где Дин?
- Во дворе, - отвечает муж.
Он допивает виски и встает. Говорит:
- Кажется, я знаю, что тебе нужно.
Одной рукой он берет меня за талию, а другой начинает расстегивать на мне жакет, потом принимается за блузку.
- Первым делом главное, - говорит он.
Он еще что-то говорит. Но мне его слушать ни к чему. Мне не слышно ничего, когда шумит столько воды.
- Да, действительно, - отвечаю я, расстегивая остаток пуговиц сама. - Пока Дин не пришел. Давай быстрее.