Наконец с улыбкой и звоном вплыла наша тетя, блестя загаром и зубами, и шепнула Роме, чтобы мы закруглялись. Рома тут же оборвал ритм, встал и пошел к выходу. Мы закончили растерянной дробью.
Сразу на наше место потянулись другие музыканты, настоящие негры, и у нас челюсти отвисли от удивления: это были очень хорошие джазмены, мировые звезды.
– Какие же бабки им надо дать, чтобы они вспомнили историческую родину? – хохотнул Толик, когда рот его все же закрылся. – Блин,
Ромыч, продешевили мы с тобой.
Рома смотрел улыбаясь, на его губах еще крутилась его песня.
Толик ошибся: ребята играли джаз. Мы, официанты, горничные, гримеры и повара в фартуках толпились у неплотно прикрытой двери в зал и слушали. Работники переговаривались, сравнивая эту вечеринку и предыдущие. Мы ненадолго убегали, чтобы смыть с себя грим, и возвращались к двери. Толик сумел закорешиться с поварами с кухни и официантами из бара, ходил с полным фужером, а потом позвал нас в гримерку – там на одноразовых тарелках ждало жаркое.
– Учитесь, растаманы, – победно сказал он. – И Джа даст вам все.
Пока мы ели и слушали африканский саксофон, в гримерку вплыла тетя, сунула Роме две бумажки и направилась к двери.
– Мадам, а когда нас увезут? – крикнул ей вслед Толик. – Время позднее.
Тетка обернулась с непоколебимым лицом.
– Шофер поедет домой, – молвила, наконец. – Найдите его, он вас до
Москвы подбросит.
Толик присвистнул:
– Ну, ребята, я пошел шофера ловить. А то неровен час…
Мы вернулись к двери. Я безумно завидовала в тот момент девочкам.
Они лицом к лицу сидели с такими звездами! Ведь это настоящие музыканты, живая классика! Они хоть понимают, как им повезло? Дверь в зал была двойная, между створками – щель, и я мечтала протиснуться, чтобы увидеть зал, музыкантов и восхищенное лицо моей девочки. Я была уверена, что оно восхищенное.
Я протискивалась медленно и уже была у цели, когда в толпе ахнули: идут! – и все бросились по углам. Я осталась одна у щели, успела увидеть, как наплывают в мои глаза одежды, и отскочила вовремя, чтобы не получить по лбу.
Створки разлетелись, из зала вышел один из мужчин – и моя девочка.
Она держала мужчину пальчиком за мизинец. Напротив была незаметная почти дверка, она вела на лестницу, на второй этаж. В два шага они преодолели коридор и скрылись за дверью. Но в эти два шага моя девочка успела ослепить меня своей улыбкой с хищным прикусом. Она несла эту улыбку, как королева венец перед венчанием, эту сверкающую, застывшую улыбку победы. Потом она стала подниматься, и я услышала, как стучат по лестнице ее амулеты-каблучки.
– Ромыч, тащи Мелкую, а то он без нас уедет! – Уже пьяный Толик ориентировался в реальности быстрее, чем я.
Водитель был тот же, но ехали мы на его новой фиолетовой шестерке.
Он был все так же молчалив, хотя теперь впереди сидел Толик, и он признался ему, что они тезки. Этот новый Толик был из Подмосковья, откуда-то с другой стороны города, он провез нас, пока было по пути, потом высадил на МКАД и поехал к развилке.
Он высадил нас на автобусной остановке. Ему в голову не пришло, что был уже час ночи и шел дождь. До развилки, куда он сам свернул, было три километра. Он хотел для нас как лучше, этот наш новый Толик.
– Девушка, а девушка! Тебя же на трассу выпускать нельзя, тебя же снимать начнут! – Толик ржет и бьется. Он ржет над Ромой. Со своими мокрыми дрэдами вокруг лица он и правда похож на девушку, если смотреть на лоб и глаза – у него очень чистые глаза. Но под носом рыжеватая небритость.
– Девушка, а девушка! Может, все-таки поднимите царственную свою лапку? Вы же как-никак профессионал. Может, стопнешь все-таки какую-нибудь тачку, твою в раста бога душу мать!
Толик знает, что говорит: Рома-Джа хорошо знаком с трассой. Каждое лето он уходит стопом в Крым, или на Кавказ, или еще куда-то.
Собирает в мае плату за три месяца вперед со всех жителей коммуны и уходит на все лето. У него там девушка есть и сын даже, года три, наверное. Я фотку видела: странное существо с выгоревшей на солнце мордочкой и волосами. Волосы эти совершенно нечесаны, не прочесываются, наверное. А ведь именно так исторически получились дрэды – из сбитых пожизненных колтунов.
Но Рома ничего о них никогда не говорит, об этой своей немосковской семье. Я о них знаю только, что – есть.
– Слушай, чувак, ты что хочешь? – вдруг оборачивается Рома и говорит
Толе прямо в лицо, чтобы не орать сквозь дождь, говорит тихо: – Ты представляешь, сколько с тебя отсюда до центра слупят? Ты весь наш заработок отдать готов?