— Работа, — сказал Варфоламеев. — И делается она вот так.
— Всегда лучше мир, — сказала жена, и дети подтвердили:
— Лучше мир!
— Ну-у. Конечно. Мир, — сказал Варфоламеев. — Гораздо лучше.
Отец надел пальто, уже стоял в дверях.
Подозвал старшего, Федора, такого же лобастого, как он сам, уже крупного мальчика.
— Ты теперь за старшего. Береги братьев. И сестру. И мать береги.
Жене сказал:
— Уж если начали войну, надо ее выиграть.
Вышел.
Глава 28. Конспирология — мать истории
Кристоф Гроб, агрессивный анархист, вызвал Рихтера в коридор. Кристоф наклонился к самому уху профессора, дохнул гнилым запахом кариеса:
— Я сейчас — в туалет. Поняли? Выходите следом.
— Зачем?
— Не задавайте вопросов!
Рихтер вышел из купе, двинулся вслед за Кристофом, перешагивая через чемоданы и баулы цыган. Немецкий анархист обернулся, ухватил Рихтера за рукав, дернул к себе.
— Быстрее!
Кристоф потащил Рихтера в тамбур, втолкнул, ввалился сам, дверь в вагон припер собственным длинным телом; они стояли, зажатые в узком гулком закуте; вагоны лязгали, и тамбур содрогался. Дистанция, отделявшая Рихтера от зубов анархиста, была ничтожна. Рихтер, и от природы не особенно храбрый, страшился того, что скажет ему анархист. День ото дня Кристоф делался все более и более агрессивен и его действия были непредсказуемы.
Кристоф оскалил желтые больные зубы, сказал:
— Понимаете, что в вагоне три шпиона? Или нет?
Анархист Кристоф был одет, как это принято у радикальных активистов, в подобие военной униформы — сапоги, черного цвета френч, стальные пуговицы. Они все так одеваются, чтобы их деятельность на митингах казалась борьбой. Выправка у Кристофа военная и, если бы тамбур не швыряло из стороны в сторону, социалист смотрелся бы убедительно.
— Сообщаю, чтобы предупредить об опасности.
— Обычные украинские авантюристы. Даже не солдаты. Золотая киевская молодежь играет в войну.
— Я не про них. Знаю эту плесень. Дамочка — дочка украинского посла на Антигуа. Дочка коррупционера и вора. Парня в желтых портках встречал в Берлине. Щеки отожрал.
— Они не стоят вашей заботы, — сказал Рихтер, отворачиваясь от тяжелого гнилого духа. — Поиграют в войну и успокоятся. Но поглядите на Мельниченко. Он не авантюрист.
Кристоф вплотную приблизил больной рот к лицу Марка Рихтера:
— Англичанин, француз и итальянец — шпионы НАТО.
— Кристоф, успокойтесь.
— Они шпионы.
— Кристоф, — сказал Рихтер, — неужели вам мало того, что происходит? Надо добавить?
— Вас пугает радикальность, — Кристоф проверил, все ли стальные пуговицы застегнуты, поправил ту, что у горла. — Не гламурен. Непримирим! Мы — дети шестьдесят восьмого!
— Нет, — ответил Рихтер, он набрался духу спорить с опасным человеком, — вы незаконнорожденные дети тысяча восемьсот сорок восьмого. Так сказать, от морганатического брака. А те, что были детьми тысяча девятьсот шестьдесят восьмого — давно сидят в банках директорами, пьют шартрез.
— Но-но! — сказал Кристоф. — Без оскорблений!
Хриплое карканье анархиста не походило не вежливое покашливание ученых воронов Оксфорда.
— Кристоф, вы опоздали на полтораста лет. Вы — брызги тысяча восемьсот сорок восьмого. Тогда был пролетариат, было о чем фантазировать. Левая идея сегодня — полная дрянь. Чьи права защищать? Арабских террористов? Нет пролетариата. От безделья фантазии. Вы не корреспондент. Так ведь?
Кристоф не стал отвечать.
Кристоф смотрел в лицо Рихтеру, но смотрел сквозь собеседника, туда, где видел площади, толпу и черные флаги анархии. Проблема пролетариата волновала мало; как всякий борец, Кристоф сражался, не вдаваясь в детали.
Кристоф и сам знал, что возбуждение его всегда подводит. Успокоился, все взвесил, сказал сдержанно:
— Вы мне не доверяете. Сказанное мной считаете конспирологией?
Рихтер развеселился. Его первоначальный испуг сменился на иронию. Кристоф не опасен, он попросту безумен.
— Я совсем не против конспирологии. Вся историческая наука — конспирология. Не надо стесняться термина. Убийство Цезаря или падение Карла Десятого Бургундского — это заговоры. Большевики — заговор. Фашизм — заговор. Тамплиеры, гибеллины, оранжевая революция, глобалисты, Бильдербергский клуб — какая разница? Все это заговоры. Вся дипломатия — искусство заговоров. Одному говорят одно, другому — другое, или так говорят, чтобы ничего не сказать.