— Я? Ты, наверное, шутишь. Я работаю, как ненормальный, для «Луизы Тауэрс», компании и женщины. — Он стиснул ее руку. — Ты для меня — все на свете. Я говорил отцу. — Он захлебывался словами, точно ребенок. — Как раз на Пасху я говорил ему, как искренне я надеялся на такой брак, как ваш с ним, и тем глубже я чувствую свое поражение. — Он с отчаянием посмотрел на Луизу. — Уверен, Сьюзен тебе уже сказала, если этого еще не сделал отец. Блайт хочет развестись.
Он выпустил руку Луизы и уставился прямо перед собой, с горечью поджав губы.
— Она обвиняет «Луизу Тауэрс», говорит, что ни один брак не выдержит такого графика поездок, как мой, но дело совсем не в этом. Она встретила другого, тоже теннисиста, племенного жеребца, ничтожество…
Эти слова будут преследовать ее потом много месяцев, но сейчас Луиза сказала:
— Что ты намерен делать?
— Не знаю. Отец говорит, что я не должен сдаваться, если все еще люблю ее. Что я должен увезти ее куда-нибудь на пару месяцев, если хочу все поправить.
— А ты?
— В том-то и дело. Я не знаю. Я скучаю в разлуке с ней — ужасно. Я хочу ее — ужасно.
Луизе захотелось заткнуть ему рот. Было невыносимо слышать от него подобные вещи, и она все надеялась, что он поймет — она не хочет, чтобы он продолжал, но он ничего не заметил.
— А потом, когда мы встречаемся, наши отношения становятся такими натянутыми, столько между нами напряжения, скорее, ненависти, что мне хочется вырваться на свободу. — Он закрыл лицо руками, и в его приглушенном голосе послышались слезы. — Я не хочу потерять ее, но не думаю, что мы и дальше можем жить вместе.
— Почему бы тебе самому не уехать на пару дней? Забудь о делах, поезжай куда-нибудь и все хорошо обдумай. — Когда Луиза так говорила, она не переставала убеждать себя, что Чарльз на самом деле не любит Блайт — страдает его гордость. Они никогда не подходили друг другу; Блайт была бесчувственной; его всегда интересовало только имя Тауэрс. Она никогда не была ему настоящей женой, вечно уезжала на какие-то теннисные турниры, хотя ни разу даже не приблизилась к успеху.
— Нет, я пытался вести независимый образ жизни. Я даже… — Чарльз откинулся на спинку сиденья с закрытыми глазами. — Мне не стоило бы говорить тебе об этом, но я даже спал с другой женщиной, когда в феврале поехал кататься на лыжах после заключения исследовательского соглашения в Женеве. Это был один из редких случаев, когда Блайт поехала со мной в деловую поездку. Именно тогда я узнал о том теннисисте. Я сходил с ума, я настолько обезумел, что мне хотелось застрелить его или еще кого-нибудь. Я бросил Блайт в отеле, поднялся в ту маленькую деревушку высоко в Альпах и просто… просто переспал с первой же попавшейся мне хорошенькой девушкой.
Сошел с ума? Она тоже сходила с ума, только выслушивая его. Он переспал с другой женщиной… только и всего… с первой встречной хорошенькой девушкой. Машина подъехала к главному зданию «Тауэрс». Она забыла, что должно состояться совещание по вопросам новых исследований и разработок, где она обещала присутствовать, раз уж вернулась в Нью-Йорк. Она чувствовала себя опустошенной, больной, и никогда еще она с такой ясностью не осознавала, что они с Чарльзом воспринимают друг друга совершенно по-разному.
Чарльз, словно желая еще лучше довести это до ее сведения, сказал с невеселой ухмылкой:
— Извини, мамочка! Не сомневаюсь, что шокировал тебя, но, знаешь, мне стало легче оттого, что я просто поговорил об этом с тобой.
Они направились к дверям здания, но Чарльз вдруг остановился, взглянул на часы и сказал:
— Ловлю отца на слове. Для разнообразия я точно знаю, где Блайт. Я намерен сейчас же увидеться с ней и раз и навсегда выяснить, есть ли у нас шанс на будущее.
— Но, Чарльз…
Чарльз не слышал ее. Он повернулся и побежал в сторону Парк-авеню.
Когда Луиза добралась до дирекции фирмы «Луиза Тауэрс», она была в трансе.
— Я не желаю, чтобы меня беспокоили, — сказала она своей секретарше, не обратив внимания на слова девушки, что только что приехал мистер Ример и хотел бы открыть совещание.
Луиза закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, пытаясь удержать слезы. Что с ней происходит? У нее есть все, что душе угодно. Бенедикт, кажется, доверяет ей и любит по-прежнему. Она гордилась его любовью, гордилась тем, что была его женой, и была полна решимости стать вслед за мадам Рубинштейн ведущим мировым авторитетом в области косметики. И все же приходилось признать, что она жаждала получить то, что было и всегда будет недоступным. Она хотела своего пасынка.