Шмидлин постоянно поправлял свой парик, который все более и более бессмысленно топорщился на его круглой голове.
— Тело было… было…
— Да что же вы, говорите наконец, что там было с этим телом, я не могу больше этого терпеть, — вскричал я.
— Тело было… — его локоны торчали в разные стороны. — Тело было…
В этот момент кто-то взвизгнул. Я обернулся и увидел — парик. На полу. Темно-каштановый парик. Над ним стояла Мария Августа. Без парика. Ее волосы были седыми. Совершенно седыми. И короткими.
Эта женщина… Эта женщина, подумал я, действительно страдает. Ведь ей нет еще даже тридцати лет. А она совершенно седая. Совершенно.
— Что случилось? — спросил Радецки.
— Не знаю, — ответил один из его спутников в париках.
Но эта женщина совершенно седая. Измученная душа. Душа.
Я не мог оторвать от нее взгляда. Подбежал слуга, поднял парик и попытался отдать его герцогине. Она, однако, не пожелала его взять. Повернулась и быстро вышла из зала. Ее уход был отнюдь не величественным, он был жалким и походил на бегство.
Лишь после того, как она покинула зал, я нашел в себе силы снова повернуться к Шмидлину и врачам. Барон продолжал поправлять свой парик. И это меня нервировало.
Рыжеволосый ученый граф потянул носом воздух и сказал:
— Здесь чем-то воняет. Серой.
Радецки, в отличие от меня, быстро взял себя в руки:
— Итак, тело было…?
— Тело было, — повторил Шмидлин, но я видел, что он вообще не думал, о чем говорит. Мне захотелось шлепнуть его по щеке.
— Прошу меня извинить. Мне необходимо кое-что… сделать, — сказал барон и в следующий же момент исчез.
Я попытался успокоиться. После всего, что узнал. Во-первых, обер-капитаны нашли тело. Тело. Следовательно, сборщик налогов был мертв. Это важно. Он был мертв. Во-вторых, обер-капитаны были живы. Шмидлин не сказал, что с обер-капитанами что-то случилось. В-третьих, у герцогини были седые волосы. Это меня не успокаивало. Это меня оскорбляло. Приняв во внимание все вышеуказанное, за исключением герцогини, у меня, естественно, не было оснований для тревоги. Может быть, только за исключением тела. Как же оно выглядело, если Шмидлин не мог произнести слова, которыми хотел его описать.
— Барон, по-видимому, вернется, — обратился ко мне Радецки.
— Я на это надеюсь, — ответил я как можно любезнее.
— Что вы думаете? — снова спросил Радецки.
— О чем?
— О том, что произошло с телом.
— Понятия не имею, — проговорил я.
— Я тоже, но, должно быть, что-то страшное.
— Вы же врач, неужели для вас осталось что-нибудь страшное?
— Не знаю. Вероятно, то, чего я еще никогда не видел.
— Вам следовало бы поговорить с обер-капитанами, — я попытался быть предупредительным.
— Безусловно, — произнес Радецки с отсутствующим видом.
Все куда-то делись. Герцогиня не возвращалась. Шмидлин тоже. Принц-регент вообще не появлялся. Мой вывод был, что хозяева ведут себя довольно странно. Я попытался ввязаться в несколько разговоров, но мне ничего не удалось узнать ни насчет того, как у герцогини свалился или же был стащен с головы парик, ни что вообще с ней произошло. Имел ли этот случай какую-то связь с ее несчастной любовью? Никто ничего не знал, или же не хотел ни о чем рассказывать. Хотя когда кто-то что-то знает, то чаще всего об этом и говорит. Не может сдержаться.
Заиграла музыка, начались танцы. Мне ничего не было видно из-за широких платьев дам. Я сел на стул и попытался решить, покинуть ли мне бал прямо сейчас или еще немного задержаться. Все-таки я надеялся услышать что-нибудь важное. Надеялся, что вернется Шмидлин и закончит начатый рассказ. Надеялся, что вернется герцогиня.
И она действительно вернулась. В точно таком же парике. Она была в отчаянии, хотя улыбалась. Между тем, что она чувствовала, и тем, что выражало ее лицо, простиралась пропасть под названием noblesse obliges[2]. Я решил к ней приблизиться, но не заговаривать. В трудные моменты я избегаю разговаривать даже с теми, кого хорошо знаю, а что уж говорить о ней. Герцогиня села и подперла рукой подбородок. Некоторое время она просто смотрела на танцующих, ни на ком, как я заметил, не концентрируя внимания, а потом вдруг резко замахала веером, как будто ей внезапно сделалось жарко.
2