Несмотря на мои чувства по этому поводу, в середине года отец выставил меня лжецом, когда с радостью оставил работу, которой отдал двадцать два года. У него была приличная пенсия, однако принять решение окончательно ему помог предоставленный Коулом «фонд для поездок», и вскоре отец в половине случаев путешествовал вместе с нами. Он, видимо, чувствовал, что усыновление – деликатная тема, и не спрашивал нас о прогрессе, что было кстати, поскольку ответить нам было нечего. Возвращаясь в Финикс, мы всякий раз проводили пару недель, избегая закрытую дверь в конце коридора. В какой-то момент Коул срывался и заходил туда. Он проводил день или вечер, сидя на подоконнике и глядя на голые стены.
И в течение недели мы опять уезжали.
– Что будет, если у нас получится с усыновлением? – как-то раз спросил его я, пока мы ждали посадку на самолет. – Мы ведь больше не сможем вот так срываться и уезжать.
– Тем больше причин делать это сейчас, не считаешь?
В этом была своя правда, но он не мог оставаться дома вовсе не потому. Та комната преследовала его. Она содержала в себе столько потенциала, но в данный момент была печально пустой.
День благодарения мы решили провести на Гавайях, потому что отец там еще не бывал. Втроем нам было не осилить даже самую маленькую индейку, так что вместо нее мы выбрали морепродукты. Мы приготовили все блюда на гриле и сели есть на балконе, выходящем на океан. Все было практически идеально, но я знал, что нас мучает один и тот же вопрос: неужели мы до конца наших дней будем притворяться, что ничего больше нам и не нужно?
– Какие планы на Рождество? – спросил тем вечером мой отец. Он смотрел футбол. Коул, свернувшись в углу дивана, читал. Я работал за ноутбуком и одним глазом следил за игрой.
– Я пока не загадывал так далеко, – сказал Коул. – Куда бы тебе хотелось поехать?
Папа пожал плечами. Однако что-то в нем было странным. Мне показалось, что на самом деле его не слишком волнует, где мы проведем Рождество. Я подозревал, что у него есть какой-то скрытый мотив.
– Я согласен на любой вариант.
– Германия в декабре – просто сказка.
– Что, правда? – Я мало что знал о Германии, но в моем представлении она была не самым популярным туристическим направлением.
Коул улыбнулся мне, изо всех сил стараясь не рассмеяться над моим американским невежеством.
– Правда, солнце. Они устраивают изумительные рождественские базары. Можно провести неделю в Берлине, а на Рождество отправиться в Мюнхен.
– Звучит здорово, – сказал мой отец.
Коул снова опустил глаза в книгу – видимо, посчитав, что беседа закончена. Однако он ошибался. Судя по выражению на лице отца, я знал, что он готовится высказать какую-то мысль.
– Ты пригласишь свою мать?
Коул не оторвался от книги, но стал совершенно, болезненно неподвижен.
– К чему утруждаться? Она не приедет.
– Откуда ты знаешь, если даже не спрашивал?
– Потому что так было и будет всегда.
– Неужели так тяжело позвонить?
– Папа… – заговорил было я, но Коул наконец-то встретился с моим отцом взглядом.
– Она согласится, но не приедет. Приглашать ее – зря тратить время.
– Значит, ты не хочешь звонить ей?
Я задался вопросом, заметил ли он, что Коул пусть еле заметно, но вздрогнул.
– Не особенно. Нет.
Отец, размышляя, покрутил на коленях пульт.
– Ты не против, если ей позвоню я?
– Вы же с ней даже никогда не встречались.
– Знаю. И считаю, что пришло время это исправить.
Коул моргнул, словно решая, стоит ли продолжать этот спор. В итоге он закрыл книгу и встал. Ушел в спальню, принес оттуда листок бумаги и бесцеремонно бросил его отцу на колени. То была ближайшая к гневу эмоция, которую он когда-либо проявлял по отношению к моему отцу.
– Дорогой, как пожелаешь, – сказал он. Затем снова ушел в спальню и закрыл за собой дверь.
Я отложил ноутбук и, подавшись вперед, посмотрел папе в лицо.
– Зачем ты начал настаивать?
Он ответил не сразу. Какое-то время он сидел, поджав губы, и вертел в руках пульт.
– Мы семья, Джон. Мне кажется, хватит нам избегать ее.
– Ее никто и не избегает. Она сама не удосужилась появиться на свадьбе. Она сама два года назад не нашла чуть-чуть времени, чтобы увидеться с ним, когда на его день рождения мы приезжали в Нью-Йорк. Она сама…
Он поднял руку, останавливая меня.
– Джон, я все это знаю. Но у каждой истории есть две стороны.
Я встал и показал пальцем на коридор, куда ушел Коул.
– Хочешь сказать, это он виноват?
– Я не говорю, что кто-то там виноват. Просто… – Он вздохнул и потер пальцами лоб. – Иногда вещи сложнее, чем кажутся.
– Абсолютно ничего сложного в этой ситуации нет. Она слишком занята для того, чтобы уделять внимание сыну.
– Так ты предполагаешь, да, но откуда ты знаешь, что это правда?
– А какое еще может быть объяснение?
– Я не знаю, но мне кажется, нам пора прекратить строить предположения.
– Нет. Коул прав. Это зряшная трата времени.
– Ты когда-нибудь задумывался о том, какими были бы наши с тобой отношения, если бы твоя мама не умерла?
Вопрос меня ошарашил.
– А она здесь при чем?
– После твоего каминг-аута мы практически перестали общаться…
– Потому что ты не принял меня!
– Поначалу – да. Но я быстро остыл.
Я тяжело откинулся на диване.
– Пап, к чему ты ведешь?
– К тому, что я примирился с тем, что ты гей, гораздо раньше, чем тебе кажется. Но я не знал, с чего начать разговор. Я не знал, как все исправить.
– Ты не мог просто сказать «извини»?
– Иногда это тяжелее, чем нам хотелось бы признавать.
Я уставился на свои руки. Да, я знал, что смерть моей матери сблизила нас, но никогда не задумывался о том, насколько по-другому сложились бы вещи, будь все иначе. И я кивнул.
– Ладно. Так что ты ей скажешь?
– Пока не придумал. Но я знаю одно: попытка не пытка. Может, она и впрямь бессердечная стерва, как ты себе представляешь. А может… – Он пожал плечами и снова повернулся к футболу. – Может, она нас всех удивит.
Я в этом сомневался, но оставил свой скептицизм при себе. Коул предсказуемо не захотел обсуждать эту тему, и давить я не стал. Я не знал, чего ожидать. Хуже того, я не знал, на что можно надеяться. Я понимал желание отца вернуть мать Коула в лоно семьи, но боялся, что это не принесет Коулу ничего, кроме дополнительной боли.
Неделю спустя, пока мы были еще на Гавайях, отец с гордостью объявил:
– Грейс пообещала приехать.
Стояло раннее утро. Я только что выбрался из постели и пришел на кухню за кофе, но для игр был еще не готов.
– Кто?
– Мать Коула.
Мать Коула. Я даже не знал, что ее зовут Грейс.
– Ты все-таки ей позвонил?
– Нет, Джон. Воспользовался телепатией.
Я проигнорировал его колкость.
– И что, она сразу же согласилась?
– Пришлось немного поуговаривать.
– Она оказалась чересчур занята?
– Вообще-то, наоборот. Она сказала, что планов у нее нет, но она не хочет навязываться.
Я удивился. Поскольку такого точно не ожидал. Вид у отца стал окончательно самодовольным, и я, отказываясь смотреть, как он злорадствует, налил себе кофе и пошел сообщить новости Коулу. Я не представлял, как он их воспримет. Он мог обрадоваться или испытать облегчение. А мог и насторожиться.
Зайдя в спальню, я увидел, что он только-только проснулся, однако, какие бы эмоции ни охватили его после моего объявления, он не собирался их выдавать. Даже передо мной.
– Господи боже, неважно, что она наобещала Джорджу, – сказал он и, отшвырнув покрывало, толчком встал с кровати. Потом перешел к комоду, где лежали его часы, и, стоя ко мне спиной, долго возился с ними, чтобы не смотреть мне в лицо. – Она все равно не приедет. Не понимаю, зачем вообще ты озаботился тем, чтобы мне рассказать.