– Протест, вопрос необоснован, – Мейсон был неумолим.
– Мистер Мейсон, – вмешался судья Ховисон, – вы, я надеюсь, не ставите под сомнение профессиональную пригодность доктора Кинера?
– Ваша честь, ставлю под сомнение, но не как врача, а как толкователя чужих мыслей, – скромно заметил Мейсон. – Анализ последнего слова умирающего, или предсмертной декларации, как ее еще называют в судебной практике, состоит в том, чтобы доподлинно убедить, осознавал ли умирающий, что он действительно умирает и что смерть неминуема. Только в положительном случае последние слова умирающего, в том числе и о возможной причине смерти, особенно если эта смертельная болезнь произошла неожиданно, могут быть рассмотрены в качестве свидетельства.
– Ваша честь, – раздраженно возразил Гамильтон Бергер, – я докажу и попрошу считать частью моего обвинительного заключения, что подзащитная осталась в комнате наедине с Элизабет Бейн, что лекарство, предназначенное для Элизабет Бейн, было положено на блюдце, что подзащитная тайком подменила это лекарство тремя пятиугольными таблетками мышьяка, что, когда покойная проснулась приблизительно в шесть сорок пять утра, подзащитная сказала ей: «Вот твое лекарство» – и дала ей три пилюли или таблетки, которые подменили лекарство, ранее оставленное доктором Кинером.
– Тогда действуйте и докажите это, – с вызовом бросил Мейсон, – но докажите уместной и относящейся к делу уликой.
– Я думаю, – сказал судья Ховисон, – чтобы составить предсмертную декларацию, вы намерены доказать, что пациентка знала о неминуемости смерти.
– Именно это я и намереваюсь сделать, – подчеркнул Гамильтон Бергер, – я задал вопрос доктору о том, каковы были рамки психического состояния пациентки.
– А на этот вопрос, – разъяснил Мейсон, – должен ответить не доктор, пытающийся читать мысли пациентки, а только сама пациентка.
– Она заявила, что умирает.
Гамильтон Бергер послал торжествующую улыбку Мейсону.
– Можете вы привести ее точные слова?
– Могу, – подтвердил доктор Кинер. – В свое время я записал их, думая, что они могут оказаться важными. Если мне только будет позволено свериться с собственной записью, которую я составил в то время, то я быстро освежу свою память.
Специфический язык доктора, его смелое поведение в свидетельской ложе явно говорили, что он не новичок в судебном зале и прекрасно знает, как обезопасить себя. Он вынул записную книжку из своего кармана.
– Минуточку, – Мейсон поднял руку, – я хотел бы ознакомиться с записью, то есть я хотел бы взглянуть на нее прежде, чем свидетель прочтет ее, чтобы освежить свою память, как он выразился.
– Будьте любезны, – Бергер сделал широкий жест.
Мейсон прошел к свидетельской ложе и посмотрел в записную книжку.
– Прежде чем доктор освежит свою память, я хотел бы задать несколько вопросов для более точного определения подлинности представленного свидетелем документа.
– Прекрасно, – разрешил судья Ховисон, – можете задавать вопросы.
– Доктор, эта запись, которая здесь сделана, исполнена вашей собственной рукой?
– Так точно, сэр.
– Доктор, когда она была сделана?
– Она была сделана приблизительно в то же время, когда пациентка сделала мне заявление.
– Под пациенткой вы подразумеваете Элизабет Бейн?
– Так точно, сэр.
– Она исполнена ручкой и чернилами?
– Так точно, сэр.
– Каким пером, какими чернилами?
– Моей самопишущей ручкой, наполненной чернилами из бутылочки, которую я держу в моем бюро. Мистер Мейсон, могу заверить вас, что никакого злого умысла относительно чернил у меня не было.
По залу прокатилась волна смеха, судья Ховисон подавил ее, слегка подняв бровь.
– Нимало в этом не сомневаюсь, доктор, – продолжил Мейсон. – Далее, в какое время было сделано это заявление?
– Незадолго до того, как пациентка потеряла сознание.
– Незадолго, доктор, понятие относительное. Можете сказать поточнее?
– Ну я бы сказал, возможно, за полчаса.
– Пациентка, таким образом, потеряла сознание в пределах часа после того, как это заявление было сделано?