Фрукты и овощи — знакомые и экзотичные — помню историю, а скорее всего легенду о семье эмигрантов-олимов, которые в далекой и холодной России наслушались рассказов о волшебном, целебном плоде — авакадо. Они приехали в Израиль, регулярно покупали его на рынке, аккуратно счищали и выбрасывали мякоть, раскалывали косточку и поедали сердцевину.
Яффские апельсины, мандарины, персики, абрикосы, казавшийся небывалым киви, впрочем что-то подобное — феньхуа (или фейхуа) — я привозил из командировок в Баку. Гуява — запах этого плода, по-моему аналога среднеазиатской айвы, до сих пор не переносит моя жена. Во дворе нашего жилища в Кирьят-Моцкине росло «гуявное» дерево и резкий запах этого фрукта напоминает ей самые неприятные времена нашей одиссеи.
Картину несколько портили олимы, обычно стекающиеся на шум вечером перед закрытием и особенно перед шабатом в надежде на низкие цены или даже выброшенные дары природы — не везти же продавцам обратно скоропортящиеся деликатные фрукты.
Маленькие уличные кафе в Хайфе или Тель-Авиве. Окончательно решив бежать из Израиля, мы иногда позволяли себе чашечку восточного, хотя и не везде первосортного кофе с восточными сладостями, под уже не палящими лучами вечернего солнца. Ласковый средиземноморский ветер освежал разгоряченные хождением по агентствам лица, дела были окончены и жизнь казалась прекрасной.
Тель-Авив, Хайфа, Яффа — эти экзотичные названия стали привычными, сделались частью жизни. Мы любили по пятницам перед заходом солнца гулять по Кирьят-Шмоэл, маленькому городку в предместьях Хайфы, где в основном жили самые религиозные евреи. С первой звездой там останавливался транспорт и по улицам чинно шли в синагогу такие невозможные в СССР ортодоксальные семьи, как будто сошедшие с картин Шагала или Каплана — мужчины в длинных лапсердаках, меховых, необычной формы шапках, женщины в длинных платьях и париках. Сбоку также чинно шагали дети, особенно живописно выглядели мальчики в строгих костюмах и кипах из под которых свисали длинные, иногда вьющиеся спиральками пейсы.
Мы бродили по узким улочкам старинной Яффы, где, казалось камень окружает тебя со всех сторон, вместе с ульпаном ездили на экскурсию на север Израиля… Да мало ли что можно увидеть в этой такой маленькой и такой разнообразной стране. А сколько было того, что мы так не успели увидеть — мы не добрались до Цфата, иудейской Мекки, где по рассказам жизнь застыла где-то на временах Шолом Алейхема, а по улицам молоко развозит сам Тевье. Мы хотели побывать в Эйлате — судя по фотографиям сказочно красивом курорте на Красном море. Где-то в голубой дали, на другом, египетском берегу Красного моря я, 15-и летним мальчиком с маской и трубкой плыл над коралловым рифом.
Мне хотелось поехать на Мертвое море, на озеро-море Кинерет и несмотря на нерелигиозность, побродить по христианским местам Иерусалима.
Все это так, но почему же в самый первый день нашего пребывания на святой земле, моя жена, глядя из окошка машины, которая увозила нас из аэропорта Бен-Гурион, тихо сказала — «Мы здесь жить не будем»?
Почему самым радостным моментом на земле Израиля оказался самый последний, когда, пройда паспортный контроль, мы оказались в зале ожидания, перед посадкой на рейс в Южную Африку?
Моя задача значительно усложняется — попытаться объяснить почему же мы покинули землю обетованную и, по причине моей крайней русскости с легкой примесью татарской крови, не быть обвиненным в антисемитизме.
К сожалению, очень часто, затрагивание еврейской темы, например критика Израиля расценивается как выпад в сторону евреев.
Хорошо, давайте представим, что я веду диалог с моей женой, причем разговор не совсем вымышленный, мы сотни раз, обсуждали нашу израильскую ситуацию, думали, что делать дальше… Мою жену в антисемитизме обвинить довольно трудно, учитывая то, что именно она послужила «проездным документом» на въезд в Израиль. Правда однажды её происхождение не сработало. Это случилость в Москве, у ворот Израильского консульства. Очередной день в бесконечной очереди за получением разрешения, для сдачи документов и вот, где-то в середине дня мы у заветных ворот.
В консульство пропускают порциями. Двое мордастых, не то из КГБ, не то из консульства, организуют порции. Подходит и наша очередь. «Вы проходите, — указывает на меня мордастый — а вы (жене) подождите снаружи». И это он говорит 100-процентной еврейке. Её слабые протесты успеха не имели, и вот я, явный блондин и обладатель славянской внешности, с кипой документов иду доказывать наше право вернуться на «историческую родину». Ну чем не Высоцкий: