Иванов пожал плечами. Быстро встав из-за стола, он подошел к микрофону.
– Алло, товарищ! Вопрос идет о трехлетнем плане строительства.
– Я слышал! И по существу не возражаю.
– Твое пожелание Республика слышит.
– Алло! Больше я ничего не хочу сказать.
* * *
Три дня сессия прорабатывала с представителями клубов остальные вопросы жизни Страны советов. Один за другим появлялись на трибуне делегаты сессии, зачитывая наказы клубов.
– От имени Клуба химиков прошу перенести писчебумажные фабрики из Карелии в Сибирь, лесные же массивы Карелии закрепить для лабораторий лесохимии. (Аплодисменты).
– Клуб химиков благодарит за внимание.
На трибуне появился новый делегат:
– От имени Клуба ихтиологов передаю в распоряжение Республики озера северо-западной части Мурманской области. Опытные работы по обследованию этих озер закончены. Можно приступить к их эксплуатации. Клуб. ихтиологов просит на три месяца прекратить какое бы то ни было передвижение и рыбную ловлю в Кандалакшской губе. (Аплодисменты).
Делегаты сменяют один другого.
– От имени Клуба физиков…
– Клуб математиков просит…
– От Литературного клуба…
– Клуб медиков…
– Клуб геологов…
– Биологов…
– Философов…
– Астрономов…
– Инженеров…
– Художников…
– Композиторов…
Три дня шли представители клубов Страны советов. Три дня с трибуны зачитывались наказы. Наконец перед микрофоном появился круглый, толстый человек с сияющей лысиной, с розовыми щеками. При виде его Молибден подскочил в своем кресле и превратился в вопросительный знак. Круглый, толстый человек крикнул в микрофон:
– От имени Звездного клуба я прошу настоящую сессию включить в план общественно-полезных работ постройку нового звездоплана С2. (Бурные аплодисменты).
Молибден сорвался с места. Подбежав к микрофону он закричал:
– Что это? В бирюльки мы играем? Республика стоит перед энергетической катастрофой, а мы будем бросать коллектив в лихорадку из-за нелепых бредней. Вспомните, что делалось перед полетом С1. Люди бросали работу, говорят, было даже несколько случаев, когда в распределителях рабсилы счетчики работали вхолостую. Я спрашиваю вас, вы понимаете, чем является ваше согласие в данном случае?
Потеряв обычное хладнокровие, Молибден метался перед микрофоном, точно спущенный с цепей ураган. Размахивал руками, задыхаясь от негодования, приводил тысячи доводов против работы Павла, но получасовая, гневная речь его не вывела делегатов из равновесия. Он окончил свою речь при гробовом молчании.
К микрофону подбежал Коган:
– Товарищи… Я присоединяюсь к голосу благоразумия… Довольно, товарищи… Пусть Стельмах сначала подработает проект звездоплана… Рисковать своими товарищами мы не можем. Хватит и одной катастрофы…
Сессия молча проводила и Когана.
– Мы будем апеллировать! - проговорил Молибден.
– Пожалуйста! - заулыбался толстяк.
Он подошел к столу, повернул эмалированную рукоятку. Со стен поползли вниз репродукторы.
– Товарищи! - повернулся он к микрофону. - Два члена Совета ста, как вы слышали, протестуют. Они апеллируют к вам. Присоединяетесь ли вы к просьбе Звездного клуба?
Репродукторы затрещали аплодисментами.
– Нет ли товарищей, разделяющих мнение Молибдена и Когана?
Несколько секунд длилось молчание, затем из репродукторов послышались крики:
– Долой!
– С2!
– С2!
– Да здравствует звездоплан!
Тогда в наступившей тишине прозвучал голос:
– Ты стареешь, Молибден! Ты отстаешь от эпохи!
Это был голос Павла.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
– Ты рад?
– Разве этим словом можно выразить мои чувства?
Кира промолчала.
– Я готов обнять весь коллектив, - сказал Павел, размахивая руками. - В тот момент, когда репродукторы городов кричали «да здравствует звездоплан», я чуть не расплакался.
– Коллектив проявил величайшую чуткость! - усмехнулась Кира.
– Да, да… Но как же могло быть иначе?
– Ты в этом не сомневался? - снова усмехнулась Кира.
– Никогда! - с жаром воскликнул Павел, но тотчас же спал с тона, почувствовав некоторую неловкость.
– Конечно, вообще… я и сам не верил тому, что говорил. Знаешь, Кира… Едем, вместе?! А?
– Ты полагаешь, что я могу быть полезной?
– Ты? - вскричал Павел. - Конечно, да!
– Я сама хотела тебя попросить об этом.
– Чудесно! Ты увидишь, какая это изумительная работа. Ты будешь бредить так же, как и я. Разве не обидно видеть человека прикованным к земле, как был прикован Прометей к скале!
Вокруг лежат миллионы миров, а ты живешь, точно на косточке от апельсина, и не смеешь двинуться ни на один сантиметр. Одна только мысль о том, что мы сидим в клетке, сводит меня с ума. Не зная, что там, я все же почему-то верю в прекрасное тех миров. Мы разрушим цепи. Освободим человечество, привязанное к Земле. Человек станет владельцем всей вселенной!
– Если я буду полезной…
– Будешь, будешь…
Вспомнив что-то, Павел кинул на Киру подозрительный взгляд:
– А твоя просьба - не часть программы действия… того письма?
– Ты не забыл его? - покраснела Кира.
– Я шучу. Я сам предложил тебе сотрудничество.
– А я согласилась при условии, если я буду полезной.
– Ты будешь полезной! - уверенно сказал Павел.
* * *
Стельмах оказался прав.
С первых же дней работы в Ленинграде Павел мог убедиться, каким действительно полезным сотрудником стала в его работе Кира.
Правда, она занималась главным образом теоретической подготовкой и временно как будто не принимала участия в общих работах, но ее присутствие непонятным образом влияло на темпы строительства, на бешеную работоспособность Павла, который носился метеором из лаборатории в эллинг, из эллинга на заводы, успевая забежать к Кире и хоть минуту поговорить с ней.
Через несколько дней после начала работ прибыл Шторм.
Передав ему организационную сторону дела, Павел теперь не выходил из эллинга по целым дням, но для руководства подготовкой Киры у него все же всегда находилось время.
Вечерами они иногда бросали работу, и после ужина отправлялись колесить по Ленинграду, вдыхая гул этого огромного города, безудержно болтая о предстоящем полете или ни с того ни с сего распевая песни. Уставая от осторожности в потоках авто, наполненных поющими, кричащими людьми, они выбирались из машинного месива на широкое шоссе и мчались в пригороды.
Однажды Павел предложил совершить прогулку по береговому шоссе.
Был тихий ленинградский вечер. Взморье горело тысячами корабельных огней. Далекие прожектора шевелились на горизонте. Земля была в тени, небо светилось; в нем зацветали звезды.
За Стрельной Павел остановил авто. По шуршащему гравию они пошли к воде. Кира села на камень.
На взморье гремели песни. Вдали в зыбком тумане поднимались огненные террасы Кронштадта. Тихие волны плескались о берег.
Кира запела старую песню о кораблях, уплывающих в далекие гавани.
Печальная и простая мелодия полетела над темной гладью залива, теряясь в ночи. Она пришла издалека, из старого мира, опять уходила неведомо куда. Ее печаль волновала; под видимым ее спокойствием чувствовалась приглушенная тревога.
Затаив дыханье, Павел не шевелился, похолодев от волнения. И в этот миг внезапно он понял все, что так тщательно скрывал от холодного, анализирующего разума. Он понял: пришла любовь, и эта девушка на камне имеет такое высокое имя.
* * *
Не сказав друг другу ни слова, они вошли в тревожный и радостный мир. Они наблюдали друг за другом, желая и боясь один другого. Они прятали чувства, но в каждом движении, в рукопожатии, в пустых и незначительных словах сквозил особый смысл, понятный только им.