Павел не прикасался к земле. Розовый океан качал его. Густая кровь с шумом переливалась в нем.
Он носился теперь по эллингу и орал песни, путая мелодии, вставляя вместо забытых слов свои, придуманные тут же. Отделенный от нее стенами эллинга, он чувствовал ее присутствие, ощущал ее дыханье, слышал, как бьется ее сердце.
Да, это была любовь.
Это была любовь, единственная в жизни людей прекрасной эпохи, вливающая в человека радость и силы.27
27О любви. Во-первых, это не то, что принято называть любовью у нас. Это не стыдливый блуд людей, отравленных алкоголем, никотином, придавленных мелочными заботами. Любовь будущего - могучее человеческое чувство, соединяющее равных. Сейчас хихикая рисуют отвратительные картины повального блуда в будущем обществе. Занимаются этим делом преимущественно люди с жалкими чувствишками, чья любовь похожа на омерзительный плевок. Подлинная, высокая любовь есть радостный удел мужчины и женщины социалистического общества.
Они молчали, но встречаясь друг с другом, они понимали все, что говорили им глаза. Настоящая любовь не знает слов. Пустые человечьи слова бессильны передать то, что хочется говорить, когда любишь.
– Я хочу, - как-то сказала Кира, - начать работу. Я считаю, что теорий для меня достаточно.
Она стояла перед планшетом, исчерченным расчетом давления встречного потока. Темные волосы облаком качались перед доскою, и слева всплывала сложная формула:
Следующее движение головы открывало в правой стороне решение:
– Я хочу работать с тобой!
Но деловые слова кричали Павлу другое:
– Ты видишь все. И я знаю: ты любишь меня. Скажи что-нибудь…
– Кира! - с пересохшим горлом сказал Павел.
Она схватила его за руку.
– Помнишь письмо?… Прочти его!
Она достала из кармана памятный конверт. Перед глазами Павла мелькнул белый листок и неровная единственная строка.
Мир зазвенел, качнулся, буквы запрыгали, сплетаясь в слова, которые было странно видеть.
«Податель - твой будущий муж, Павел Стельмах.
Молибден».
– Кира?
– Не надо, Павел…
* * *
Работы подходили к концу. Тысячи добровольцев считали за счастье работать в эллинге под руководством Павла. Шторм не посылал требований на рабсилу в статотдел. Он вынужден был в последнее время обороняться от напирающей армии добровольцев, которые требовали допустить их к работам на том основании, что одни из них были физики, другие члены Аэродинамического клуба, третьи оказывались астрономами, и наконец находились такие, которые ни с кем не говоря пытались проникнуть в эллинг.
Как и предсказывал Молибден, Страна советов «сходила с ума». Миллионы людей справлялись по нескольку раз в день: «в каком состоянии С2»? Когда же Шторм выключил все приемники, то Петроградская сторона, где помещался эллинг, превратилась во всесоюзный центр автомобильных аварий. В необычайной машинной свалке трещали крылья, гнулись карбюраторы, ломались шасси.
Павла ловили на каждом шагу, останавливали сотни умоляющих глаз, просящие голоса гудели в ухо:
– Могу я рассчитывать?… Хотя бы только туда… Там бы я мог подождать…
– Я мастер на все руки. Ты бы не раскаялся, если бы взял меня…
– Я отниму самый крохотный уголок в звездоплане…
Со всех концов Страны советов стали прибывать школьники, которые «ничего не хотели».
– Только взглянем разок на С2 и на Павла и - до свидания. Вы нас больше и не увидите.
Павел вынужден был обратиться к Советам с просьбой.
– Товарищи! - взмолился Павел по радио, - дайте работать. Я очень благодарен за оказываемое внимание, но, простите, ведь так нельзя. Вы же мешаете мне!
Просьба подействовала. Павла перестали осаждать на месте работы, но стоило ему появиться на улице, как шепот возникал сзади и тянулся за ним, как пышный шлейф.
– Право, ты мог бы меня взять…
– Так как же, а?
– Придти мне, что ли? Павел?
* * *
Вечером в конце последнего дня первой декады работы были закончены.
Звездоплан С2, точная копия печального предшественника, только значительно больших размеров, тускло сиял под крышею эллинга. Это был огромный, похожий на поставленный вертикально дирижабль, металлический корпус, усеянный блиндированными створками окон. Широкие раструбы дюз охватывали звездоплан снизу могучими объятиями.
Последний вечер работы в эллинге Павел и Кира провели на крыше отеля.
Крепко сжимая друг другу руки, они молча смотрели на город, как бы прощаясь с ним.
Что ждет их в ближайшие дни? Быть может гибель?
Куда? В какой неожиданный мир забросит их сила разума?
Боясь проронить слово, они сидели, вдыхая влажный воздух Земли, прислушиваясь к яростному гулу Страны советов.
Люди мчались по земле и по воздуху, стояли у машин, шумели в театрах, пели, любили, смеялись. Знакомый, простой и понятный, любимый мир клокотал вокруг, точно вспененный ураганом океан.
А там?
– Павел!…
– Полет назначен на первый день четвертой декады. Ты это хотела спросить? Ты счастлива?
– Павел, какая все-таки смелость! Как велик человек!
Она вздохнула и безмолвно прижалась щекой к его горячему лбу.
– Кира!…
– Мне пришла сейчас мысль… Если бы мы жили во времена инквизиции, святые отцы непременно сожгли бы нас. За дерзость, за вторжение в непонятное. Сожгли бы во имя святого страшного христианского бога.
– «Милостивого и всеблагого»!…
– «Имя которому - любовь»!…
Они замолчали.
С Балтики летели ветры. Внизу шумел город. Полыхающее зарево огней поднимало ночь высоко над кварталами.
– Пройдет несколько дней, и мы ворвемся в историю Вселенной, - засмеялась Кира.
– А когда мы вернемся, - подхватил Павел, - всемирная история превратится в скромную историю Земли.
– История миров только начинается… И это мы, Павел, такие простые и несложные, откроем первую страницу…
Она потянулась к мерцающим звездам.
– Когда миры будут населены, Вселенную прорежут сигналы разумных созданий. Планеты станут перекликаться между особой, и в этом пространственном мире мы будем жить… Мы никогда не умрем, Павел.
– Это - бессмертие, к которому так тщетно стремилось человечество.
* * *
До полета оставалось несколько дней.
Павел производил поверочные испытания. Шторм нагружал междупланетный корабль продуктами, теплой одеждой, приборами, снарядами.
Однажды во время работы в эллинге за стенами послышался шум.
– Опять гости!? - недовольно поморщился Павел.
Шторм, засучив рукава, пошел к воротам.
– Я тихий и кроткий, - зарычал Шторм, - но сейчас вы видите нечто необычайное для социалистического общества…
С грозным видом он подошел к блиндированным створкам, откинул в сторону засов и пропал в темноте.
– Без глупостей, Шторм! - закричал Павел.
Он кинулся к выходу.
– Шторм!
– Ну, что тебе? - сконфуженно пробормотал Шторм, появляясь в эллинге.
За спиной Шторма, всплыли знакомые лица.
– Представители Совета ста! - угрюмо сказал Шторм.
К Павлу подошел Василий Иванов и протянул руку.
– Здравствуй, товарищ!
– Здравствуй, Василий!
Потянулись руки Максима Горева, Бомзе, Прохорова, Андрея Ермакова, Фиры Скопиной. Павел насторожился.
По смущенному виду членов Совета ста он заметил, что они пришли с плохими вестями.
Волнение охватило Павла широкими лихорадочными руками.