Савчук не отозвался. Выведенный на миг из своего странного состояния, он снова погрузился в него, едва лишь я отвернулся.
Мой сосед был взволнован, то и дело вздыхал. На лбу его выступили капельки пота. Он похож был сейчас на кипящий чайник! Вместе со вздохами из его рта вырывалось невнятное бульканье.
Мне удалось разобрать что-то вроде: «Ау… Ау…»
Я удивился. Прислушался.
— Птица Маух… Раух,— почудилось мне.
И в театре бедняга не мог забыть о своих злоключениях!
В прошлый мой приезд Лиза говорила, что Савчук работает над диссертацией. На какую же тему? Что-то причудливое. Ах, да! Об исчезнувших народах Сибири. Ну и тема!
— Потерпите до антракта,— сказал я.— В антракте выслушаю вас.
Когда закончилось первое действие, мы спустились в курилку. Сизые полосы ходили ходуном, свиваясь в восьмерки между полом и потолком. Савчук не курил, но покорно встал в углу передо мной и только страдальчески жмурился от дыма.
— Итак,— сказал я, закуривая,— вас беспокоит какая-то птица. Простите, за шумом оркестра не расслышал: «Раух», «Маух»?
— Маук,— поправил Савчук.
Он надул щеки и вздохнул. Разговор, судя по всему, предстоял долгий. Я поторопил его:
— Вы сказали, что считаете меня знатоком Карского моря…
— Моря? Ах, да, Карского. Нет, это, пожалуй, чересчур в лоб. Надо подвести вас постепенно, объяснить…
Он попытался сделать плавный жест, но зацепил рукой двух курильщиков, стоявших рядом, сконфуженно извинился и продолжал уже шепотом:
— Дело в том, что я давно уже ломаю голову над одним «белым пятном»… Да, именно в этнографии. На карте расселения народов Сибири северная часть Таймырского полуострова закрашена белым цветом. Но я, кажется, опять в лоб? Лучше начну с находки в библиотеке, как вы думаете?
— Прекрасно, начинайте с библиотеки.
— Видите ли,— сказал Савчук,— я всегда ждал, что необыкновенное произойдет со мной в библиотеке.
Начало мне понравилось.
Выяснилось, что Савчук интересуется происхождением народов Сибири, изучает их расселение к моменту прихода в Сибирь русских.
— Это тема вашей диссертации?
— Почти что… Видите ли, найденный мною народ не указан ни в одном старинном русском документе. Мало того, совершенно ускользнул от этнографов, как советских, так и дореволюционных. И, несмотря на это, представьте себе, он жил, он реально существовал еще в начале нашего века.
— Странно! Неужели не осталось никаких следов?
— Самые путаные следы. Орнамент на одежде. Потом кое-какие предания, сказки. Главным образом сказки.
Я недоверчиво крякнул. Сказки! Когда же сказки считались источником, заслуживающим доверия?
— И я не верил. Я тоже не верил,— заторопился Савчук, в волнении хватая меня за рукав.— Вынужден был поверить после того, как прочел записку на бересте… Ведь это же, понимаете, документ! Даты нет, но написано, несомненно, в наше время. Во всяком случае, двадцатый век. Ручаюсь головой за двадцатый век!
На нас стали оглядываться в курилке. Но тут раздался звонок, прервавший Савчука.
2
В следующем антракте мы отправились в буфет.
Он был битком набит. Нам все же удалось протиснуться к угловому столику, откуда я начал делать знаки официанткам, проносившимся мимо, как цветной вихрь.
Тем временем мой спутник придвинул к себе меню и стал рассеянно водить по нему карандашом. В каких-нибудь полторы-две минуты карточка сверху донизу украсилась силуэтами птиц, множеством угловатых, причудливых силуэтов.
Я отнял у него меню.
— Задумался,— пояснил Савчук, смущенно улыбаясь.— Рисую сейчас на всем, что попадется под руку. Это, знаете ли, помогает мне думать.
— Ну, слушаю вас,— сказал я.— Откуда взялась уважаемая Птица Маук и как залетела на наш столик, в это злополучное меню?
— Представьте, не знаю… О, тут очень много загадочного!..
Вначале я то и дело возобновлял свою сигнализацию, пытаясь привлечь внимание официанток, но потом оставил это и повернулся к Савчуку. И вот рассказ о том, как в руки к нему попал маленький четырехугольный кусок бересты…
Прошлым летом Савчук, по его словам, проводил все время в музейной библиотеке, так как заканчивал диссертацию. Приходил к открытию и не уходил до тех пор, пока не раздавался девятый — последний — удар больших настенных часов.
Особая, почти благоговейная тишина царила здесь. По белым половичкам скользили заботливые седые дамы, сотрудницы библиотеки. Шелестели перевертываемые страницы. Изредка кто-нибудь кашлял, но с осторожностью, чуть слышно.
Усевшись за облюбованный им маленький столик у окна, Савчук с головой погружался в историю присоединения к русской державе юкагиров, тунгусов, чукчей, самоедов.
Работая, он, по обыкновению, забывал обо всем окружающем.
Савчук был очень удивлен, когда увидел чью-то руку, осторожно выдвинувшуюся из-за его спины и положившую перед ним пакет.
Он оглянулся. За его стулом стояла сотрудница читальни.
— На ваше имя, Владимир Осипович,— шепотом сказала она.— Директор велел срочно передать.
Савчук поморщился. Наверное, так называемый «самотек», очередное письмо от какого-нибудь краеведа-любителя. Десятки таких писем приходят в музей со всех концов страны.
Не до «самотека» было Савчуку в тот момент. Почему-то подумалось, что в пакете находится сообщение, не заслуживающее внимания. Любитель-краевед отыскал в тундре коренной зуб мамонта и обрадовался, решил, что сделал открытие мирового значения. А в музее чуть ли не полкомнаты завалено этими коренными зубами.
Савчук поднял глаза к окну, затененному зелеными ветвями. Окна в музее очень высокие, летом их раскры-вали^настежь. Под ними располагалась площадка, на которой играли в волейбол. Виден был мяч, взлетавший до Уровня окна, слышались звуки ударов по мячу, смех, возгласы: «Аут!», «Подача справа!», «Счет два — ноль!»
Эти второстепенные подробности запомнились Савчуку, потому что послужили как бы рамкой для открытия.
Некоторое время глаза отдыхали на зеленой листве, пронизанной светом. Потом он вздохнул и вскрыл пакет.
Нет, речь шла не о зубе мамонта…
Из конверта вывалился и упал на стол четырехугольный кусочек бересты, с нацарапанными на нем полустершимися значками. Присмотревшись, Савчук увидел, что это печатные буквы.
Он поспешно навел на них лупу.
«Таймыр»,— прочел этнограф,— «воздушному следу», «верховьях реки…», «детьми солнца…», «Птицей Маук…», «единоборство», «жив…».
Еще одна, чисто внешняя, подробность: на кусок бересты упал косой луч заходящего солнца. Строчки словно ожили в снопе пляшущих пылинок. «Солнечный курсив»,— подумал Савчук, пристально вглядываясь в странный текст.
Он еще не улавливал связи между отдельными словами и, с сожалением отложив бересту, развернул сопроводительное письмо. Группа юных натуралистов из Ленкорани сообщала о том, что коллекция перелетных птиц в Ленкоранском доме пионеров пополнилась удивительным охотничьим трофеем. Им удалось убить дикого гуся, одна из лапок которого была тщательно обвернута, как бы забинтована «прилагаемым куском бересты». Видимо, птицу закольцевали — если это можно назвать кольцеванием— довольно давно, так как некоторые слова на записке стерлись.
Дикие гуси проводят лето на Таймыре — это было известно Савчуку так же, как пионерам. Впрочем, об этом говорило и первое слово на куске бересты, поддававшееся расшифровке. Птица побывала на Таймыре. Какой следовало сделать из этого вывод?
Неужели заполнялся пробел в этнографии, давно уже мучивший Савчука, заштриховывалось «белое пятно» на карте расселения народов Сибири?
Получалось, что северная часть Таймырского полуострова, упирающаяся углом в Ледовитый океан, заселена! Там, в верховьях какой-то реки, живет народ, называющий себя «детьми солнца», до сих пор не известный этнографам!