— Конечно, конечно. Ну то есть, разумеется, понимаю… А кэрри было просто великолепным!
Потом, когда я подарил ей огромный альбом с куклами, она только взглянула на него — и расплакалась. И больше не притрагивалась к нему, а встала со стула и подошла ко мне, обвила руки вокруг шеи, крепко-крепко обняла и не отпускала.
Начались ласки, и мы переместились на кровать, где стали раздевать друг друга со всей поспешностью. Но достаточно быстро не выходило, так что мы разделились и расстегнулись самостоятельно. Хотя Саксони и повернулась ко мне спиной, я помедлил, глядя, как она стягивает через голову рубашку. Люблю смотреть, как женщины раздеваются. Не важно, собираешься ли с ней лечь, или просто подглядываешь в окно — есть в этом что-то трепетное, удивительно возбуждающее.
Я коснулся большим пальцем ее спины и медленно пересчитал позвонки, сверху вниз. Она посмотрела через плечо и состроила гримаску.
— Можно попросить об одном одолжении?
— Проси.
— Я очень стесняюсь раздеваться перед кем-то. Извини, ты не мог бы закрыть глаза или пока смотреть в сторону?..
Я перегнулся через кровать и чмокнул ее в плечо.
— Конечно, конечно. Меня это тоже смущает. Прекрасно. Терпеть не могу стягивать штаны перед незнакомой женщиной. Так что отлично получается: значит, я отвернусь, сниму штаны, пока она снимает свои, мы одновременно залезем под простыню, выключим на какое-то время свет…
Дз-з-з-з-и-и-н-н-нь!
Я только успел вынуть одну ногу из своих спортивных трусов, как зазвонил телефон. Мне никогда никто не звонит, особенно в двенадцать часов ночи. Телефон был в другом конце комнаты, и я метнулся голышом к нему. Саксони издала вопль, и я машинально обернулся к ней. Зеленые трусики ее были стянуты до колен, и, судя по выражению ее лица, она не знала, то ли снять их совсем, то ли натянуть снова.
— Томас, где ты был? Я несколько дней пыталась тебе дозвониться!
— Мама?
— Да. Тебя только среди ночи и можно застать. Получил трусы, которые я посылала тебе из «Блумингдейла»?
— Трусы?! Ну, мама… — Я зажал микрофон ладонью и взглянул на Саксони. — Мама интересуется, получил ли я трусы, которые она послала мне из «Блумингдейла».
Сакс тут же посмотрела на трусики у себя в руках, потом на меня. Мы дружно покатились со смеху, и я постарался закруглиться с разговором как можно скорее.
Следующие несколько недель мы больше и больше времени проводили вместе. Сходили в театр в Нью-Хейвене, однажды вечером съездили поужинать в Стёрбридж-Виллидж, переждали грозу с градом в коттеджике моей матери на род-айлендском побережье.
И вот однажды она робко спросила, нельзя ли ей съездить в Гален.
— Да, но только если обещаешь взять меня с собой.
Часть вторая
Глава 1
— Саксони, ты не сможешь взять все эти чемоданы! Мы что, по-твоему, Дикий Запад осваивать собрались?
Чтобы довершить коллекцию, не хватало лишь древнего пароходного кофра. Здесь была желто-красная плетеная корзина, потрепанный рюкзак, толстый, чуть не лопающийся, как сарделька, и коричневый кожаный саквояж с латунными замками и уголками. Плюс несколько одежек прямиком из химчистки, в пластиковых пакетах и на железных вешалках.
Бросив на меня сердитый взгляд, она обошла пикап сзади, распахнула дверцу и засунула первую из своих вещей.
— Не доводи меня, Томас, ладно? У меня и так сегодня паршивый день. Только не доводи меня.
Я похлопал пальцами по баранке, глянул в зеркало заднего вида на свою новую стрижку и прикинул, стоит ли начинать бой. Целую неделю я твердил ей, что в эту поездку нужно брать как можно меньше вещей. Так как после моего нью-йоркского визита мы были вместе почти каждый день, я уверился, что у нее примерно три рубашки, два платья и белый халатик, напоминавший крестьянские обноски. В какой-то момент я хотел купить ей индийское платье, которым она восхищалась в витрине, но она не позволила, несмотря на мои настояния.
— Не сейчас, — сказала она, и я мог лишь предполагать, что это означало.
Так что же она напихала в эти сумки? Мне представился новый кошмар — бакалейные товары и плитка. Всю дорогу в Гален она собирается готовить! Банановый хлеб… кэрри… яблочный чай…
— И все-таки что у тебя в этих баулах, Сакс?
— Нечего на меня орать!
Посмотрев на нее в зеркальце, я увидел, что она стоит, уперев руки в бедра. Мне подумалось, как хороши эти бедра без одежды.
— Ладно, извини. Но почему все-таки столько всего?
Послышался хруст гравия, и вот она уже стоит у моей двери. Я посмотрел на нее, но она была занята развязыванием тесемок на корзине.
— Вот взгляни.
Там были рукописные заметки, журнальные вырезки, чистые желтые блокноты, желтые карандаши и ее любимые розовые ластики.
— Это моя рабочая сумка. Можно мне ее взять?
— Сакс…
— В рюкзаке вся моя одежда…
— Слушай, я же не говорю…
— А в саквояже несколько кукол, над которыми я сейчас работаю. — Она улыбнулась и щелкнула замками. — К этому ты должен привыкнуть, Томас: когда я куда-нибудь еду, я всегда беру с собой всю мою жизнь, словно отправляюсь навсегда.
— Да, в последний путь.
— Ах, как смешно. Какой ты умный!
Июньская церемония выпуска состоялась несколькими днями раньше, так что в кампусе было по-летнему зелено и тихо, и даже немного грустно. Школы без учеников всегда мне кажутся странно зловещими. Классы слишком чистые, полы слишком натерты. Когда звонит телефон, эхо разносится по всему зданию, и только звонков через восемь-девять кто-нибудь соблаговолит ответить или на другом конце поймут, что никого нет, и повесят трубку. Мы миновали огромный бук, мое любимое дерево, и я понял, что теперь уже долго не посижу под ним.
Саксони включила радио.
— Грустно уезжать, Томас?
Звучал последний куплет «Hey, Jude», и мне вспомнилась девушка, с которой мы встречались в Нантакете в шестидесятых, когда эта песня только появилась.
— Грустно? Да, немного. Но в то же время я рад. Время идет, и вдруг замечаешь, что говоришь и двигаешься будто в трансе. В этом году я проходил «Гекльберри Финна» четвертый раз, с очередными оболтусами. Да, конечно, книга великая, но еще чуть-чуть — и читать я бы уже просто не смог. Талдычил бы одно и то же на автопилоте. В таких уроках ничего хорошего.
Мы дослушали песню до конца. Наверное, по радио передавали ретроспективу «Битлз», так как следующей зазвучала «Strawberry Fields Forever». Я вырулил на автостраду.
Саксони сняла у меня с рукава нитку:
— Тебе никогда не хотелось быть актером?
— Актером?! Нет, после отца, боже упаси!
— Помню, когда я увидела «Новичков», то была без ума от Стивена Эбби.
Я фыркнул, но ничего не сказал. Кто в мире не обожал моего отца?
— Не смейся — я серьезно! — В ее голосе сквозило, можно сказать, негодование. — Я тогда впервые попала в больницу, и родители принесли мне маленький портативный телевизор. Очень четко помню весь фильм. Программа «Миллионное кино» крутила одну и ту же старую картину каждый день в течение недели, и я ни разу не пропустила ни «Новичков», ни «Янки Дудль денди».
— «Янки Дудль денди»?
— Да, с Джеймсом Кэгни[22]. Когда лежала в больнице, я была без ума от обоих — от Джеймса Кэгни и твоего отца.
— И как долго ты там лежала?
— В больнице? Первый раз четыре месяца, а второй — два.
— И что они с тобой делали — пересадку кожи и все такое?
Саксони не ответила. Я взглянул на нее, но ее лицо ничего не выражало. Совать свой нос куда не просят я не собирался, и поскольку молчание длилось, мне захотелось извиниться, но я не стал.
Над холмами впереди назревала серьезная гроза, и мы въехали под нависающую пелену дымчато-жемчужных облаков. Взглянув в зеркало заднего вида, я заметил, что там, откуда мы приехали, по-прежнему сияет солнце. Большинство оставшихся там не подозревали, что ждет их к вечеру.
22
Джеймс Кэгни (1899—1986) — известный американский актер, снимался преимущественно в мюзиклах и комедиях, а также детективах, где прославился исполнением отрицательных, психологически непростых ролей: «Враг народа» (1931), «Грязнолицые ангелы» (1938), «Ревущие двадцатые» (1939). Лауреат «Оскара» за музыкальную комедию «Янки дудль денди» (1942). Отечественному зрителю известен главным образом ролью комиссара полиции в «Регтайме» (1981) Милоша Формана, сыгранной после двадцатилетнего перерыва. Последнюю свою роль, стареющего боксера в телефильме «Грозный Джо Моран», сыграл в 85 лет, за два года до смерти.