Меня подмывало закрыть голову руками, уберечься от битвы титанов — которая, как это ни удивительно, так и не разгорелась. Анна шмыгнула носом, сунула руки в карманы и закивала, словно китайский болванчик. Вверх — вниз, вверх — вниз…
— Вы правы, Саксони. Есть у меня такая слабость — людей поддразнить. Я хотела посмотреть, на сколько вас хватит. Когда же вы устанете наконец от моих маленьких хитростей и попросите разрешения открытым текстом.
— Ну хорошо. Так можно? — Мне хотелось, чтобы вопрос звучал твердо, убежденно, но он выполз из горла так, словно боится дневного света.
— Да, можно. Хотите писать книгу — пожалуйста. Я помогу вам всем, чем сумею, если вы не слишком рассердились на меня. Уверена, что смогу вам кое-чем помочь.
Меня захлестнуло торжество, и я обернулся к Саксони увидеть ее реакцию. Она улыбнулась, подобрала белый камешек и бросила мне в коленку.
— Ну, мисс Лихачка?
— Что «ну»? — Она повторила бросок.
— Ну, полагаю, дело улажено.
Я снова взял ее за руку. Она сжала мою ладонь и улыбнулась. Потом улыбнулась Анне. Дочь Франса стояла во всей своей обворожительности, но этот момент существовал для Саксони и для меня, и хотелось, чтобы Саксони знала, как я рад происшедшему и тому, что она здесь со мной.
Глава 8
— Осторожнее! Тут на ступеньках шею можно сломать. Одно из любимых несдержанных обещаний отца — когда-нибудь починить эту лестницу.
У Анны был фонарик, но она шла впереди Саксони, а та — передо мной. В результате я видел лишь слабые желтые отсветы, мелькавшие вокруг да около их ног юркими змейками.
— Почему во всех подвалах пахнет одинаково? — Я оступился и машинально оперся о стену. Та была сырой и крошилась. Мне вспомнился запах в лесном домике Ли.
— Как пахнет?
— Душок — ну точно в раздевалке, когда вся команда наплещется в душе.
— Нет, это чистый запах. В подвалах пахнет таинственно и скрытно.
— Таинственно? Как что-то может пахнуть таинственно?
— Ну уж по крайней мере раздевалкой здесь точно не пахнет!
— Погодите, вот и выключатель.
Щелчок — и большую квадратную комнату залил желтый, оттенка мочи, свет.
— Томас, береги голову, потолок тут низкий.
Пригнувшись, я осмотрел подвал. В углу маячила по-казарменному темно-зеленая печь. Стены — грубо и неровно оштукатурены. Пол — такой грязный, что еще чуть-чуть, и его можно было бы назвать земляным. Помещение пустовало, не считая связок старых журналов. «Маскарад», «Диадема», «Кругозор», «Сцена», «Джентри» — я никогда о таких не слышал.
— Чем ваш отец тут занимался?
— Потерпите минуточку, сейчас покажу. Идемте дальше.
Когда она сдвинулась с места, я наконец заметил дверной проем, очевидно, ведущий в другую комнату. Щелчок выключателя, и мы вошли следом.
Там висела классная доска, примерно три на шесть футов, и сбоку — коробочка для мела, полная новеньких белых мелков. Я сразу почувствовал себя как дома, с трудом удержался от того, чтобы подойти к доске и расписать схему предложения.
— Вот здесь начинались все его книги. — Анна взяла мелок и стала рассеянно чиркать посреди доски. Довольно небрежный, без особого сходства, портрет Снупи из комикса «Пинатс»[62].
— Но вы, кажется, говорили, что он работал наверху?
— Да, но только после того, как набросает всех персонажей здесь на доске.
— И так для каждой книги?
— Да. Он пропадал тут целыми днями, создавая свой следующий мир.
— Как? Каким образом?
— Он говорил, что всегда отталкивался от главного персонажа, намечал его заранее. Для «Страны смеха» это была Королева Масляная, мать Ричарда Ли. Ее имя он писал в самом верху доски и ниже начинал перечислять остальных.
— Имена реальных людей или вымышленные?
— Реальных людей. Он говорил, что если сначала подумает о реальных людях, то те их черты, которые нужно использовать, сами приходят на ум.
Она вывела на доске «Дороти Ли», а ниже «Томас Эбби», и вправо от обоих имен прочертила стрелки. Затем рядом с первым именем написала «Королева Масляная», а рядом с моим — «Биограф отца». Ее почерк не имел ничего общего с отцовским — он был неровный и неаккуратный; в моей практике такие встречаются через сочинение, и при проверке я не премину высказать свое «фе».
Под строчкой «Томас Эбби — Биограф отца» Анна вывела: «Знаменитый отец, учитель английского, умный, неуверенный, многообещающий, сила?».
Я нахмурился.
— Что еще за «сила?»?
Она отмахнулась от вопроса:
— Подождите. Я делаю так, как делал отец. Если он чего-нибудь точно не знал или не был уверен, станет ли использовать, то помечал вопросом.
— А прочие эпитеты — это тоже обо мне? Неуверенный, многообещающий…
— На месте отца я бы написала, как я вас ощущаю и какие ваши качества кажутся мне достаточно интересными, чтобы использовать в книге. Это же просто мои впечатления. Вы ведь не сердитесь?
— Кто, я? Не-е-ет. Вовсе нет. Не-е-ет. Ни…
— Ну хватит, Томас, мы уже поняли.
— Не-е-ет. Не…
— Томас!
Анна взглянула на Саксони. Пожалуй, она мне не поверила.
— Он что, действительно рассердился?
— Ну что вы. Наверно, его просто задело «неуверенный» — и насчет знаменитого отца.
— Не забывайте только, что я — это я, а не мой отец. Если бы он захотел вас использовать, то мог бы увидеть в вас что-то совсем другое.
— Серьезно, Анна, мне кажется, это было бы хорошим началом для биографии. В прологе я бы просто описал, как ваш отец спускается по этим скрипучим ступеням, включает свет и начинает работать над одной из своих книг — рисует на доске такую вот схему. То есть все первые несколько страниц будут началом и его книги, и моей. Что скажете?
Она впервые положила мел и ладонью стерла Снупи.
— Мне это не нравится.
— А мне кажется, это прекрасная мысль.
Не знаю уж, действительно Саксони так понравилась моя идея, или ей просто хотелось повздорить с Анной.
— Но вам, Анна, она не нравится.
Анна отвернулась от доски и отряхнула руки одна об другую.
— На самом деле вы еще ничего не знаете, Томас, а уже пытаетесь умничать, прикидываете, как бы эдак по-заковыристей…
— Я не пытался умничать, Анна. Мне честно показалось, что…
— Дайте мне договорить. Если я позволю вам написать книгу, вы должны сделать это со всем тщанием, на какое способны. Знаете, сколько я прочла ужасных биографий, когда герой предстает абсолютно плоским, безжизненным, скучным?.. Вы не представляете, Томас, как это важно, чтобы книга получилась хорошо. Я уверена, мой отец достаточно много значит для вас, чтобы вы сами хотели сделать все как следует, так что всякое умничанье тут неуместно. Все это умничанье, упрощения, абзацы, начинающиеся с «Двадцать лет спустя…». Ничего такого не должно быть. Ваша книга должна вмещать все, иначе она не…
Ее тирада была такой безумной и прочувствованной, что, когда Анна замолкла на полуслове, это застало меня врасплох.
Я сглотнул:
— Анна?..
— Что?
Но тут вмешалась Саксони:
— Анна, вы действительно хотите, чтобы Томас написал эту книгу? Вы действительно в этом уверены?
— Да, теперь уверена. Категорически.
Я набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул в надежде, что это разрядит витавшее в воздухе напряжение, готовое достичь термоядерной отметки.
Саксони подошла к доске, взяла мел и начала рисовать картинку рядом с нашими — миссис Ли и моим — именами. Я знал, что она мастер рисовать, я видел наброски к ее куклам, но на этот раз она превзошла саму себя.
Мы с Королевой Масляной (очень похожая, в несколько уверенных штрихов, копия знаменитой иллюстрации Ван-Уолта) стоим у могилы Маршалла Франса. Над нами Франс — он смотрит вниз с облака и, как кукловод, дергает за привязанные к нам ниточки. Изображено было очень здорово, но в свете всего, сказанного Анной, картинка вызывала тревожное ощущение.
62
Снупи из комикса «Пинатс» — в данном случае «Peanuts» это вовсе не «Арахис», а «Мелочь пузатая»: один из популярнейших американских комиксов, выпускался в 1950—2000 гг. Чарльзом Шульцем (1922—2000) и воспроизводился в 2600 газетах 75 стран; разумеется, не обошлось и без мультипликационной версии. Наряду с маленьким мальчиком Чарли Брауном и его приятелями главный герой комикса — собачка Снупи, коротконогая, белая с черными пятнами и манией величия (например, то и дело воображает свою воздушную дуэль с фон Рихтгофеном).