— А вдруг он сексуальный маньяк и на самом деле пришел к тебе со своими отвратительными собачьими ласками?
— Томас, может быть, ты все-таки его уберешь с меня? Спасибо.
После того как борцовским приемом я перетащил его на свою сторону постели (башку он, конечно, примостил на моей подушке, никак иначе), Саксони сцепила руки за головой и взглянула на меня:
— Знаешь, о чем я сейчас думала?
— Нет, Петуния, и о чем же ты думала?
— Что, когда ты закончишь эту книгу, тебе надо взяться за биографию отца.
— Моего отца? Это еще зачем?
— Да вот, возникла такая мысль… — Она перевела взгляд на потолок.
— Это не причина.
Она снова посмотрела мне прямо в глаза:
— Ты действительно хочешь, чтобы я сказала?
— Конечно, хочу. Раньше ты об этом и не заикалась.
— Просто я недавно думала, какую важную роль он играет в твоей жизни, даже если ты сам об этом и не догадываешься. Ты хоть замечал, как часто говоришь о нем? — Она подняла руку, упреждая мою реплику. — Знаю, знаю — он сводил тебя с ума и почти все время вообще пропадал невесть где. Допустим. Но он в тебе, Томас. До такой степени, как я еще никогда не видела, у отцов и детей. Нравится тебе это или нет, но он застолбил огромный участок твоего существа, до самых печенок, и, думаю, для тебя было бы очень важно как-нибудь просто взять и написать про него, желательно поскорее. Не важно, будет это в итоге настоящая биография или просто твои воспоминания…
Я уселся на краю кровати спиной к Саксони:
— Но что хорошего это даст?
— Как тебе сказать… я вот со своей матерью много чего не понимала. Я тебе уже рассказывала о ней.
— Да, ты говорила, что она кого угодно могла заставить ощущать вину за что угодно.
— Верно. Но однажды отец рассказал мне, что ее мать покончила с собой. Знаешь, как много после этого прояснилось, обрело вдруг смысл? Не то чтобы я полюбила ее гораздо больше — но неожиданно увидела совсем другого человека.
— То есть, по-твоему, если я разузнаю кучу всего о своем отце, то лучше пойму наши с ним отношения?
— Может, да, а может, и нет. — Она протянула руку и положила мне на ногу. — Но я думаю, между вами осталось много всего неразрешенного, оттого и эта твоя любовь-ненависть. А если ты по-настоящему поймешь, кем он был, то, может, это, ну… расчистит тебе путь. Понимаешь, о чем я?
— Да, наверно… Не знаю, Сакс. Не хочу сейчас об этом думать. Такая куча других дел…
— Ладно. Я же не заставляю тебя все бросить и сию минуту приступать. Не пойми меня превратно. Мне просто кажется, что тебе следует подумать над этим.
Нагель ткнулся носом ей в шею, и она быстренько выскочила из-под одеяла. Я был рад, что на этом разговор закончился.
Вышло солнце, так что после завтрака мы решили прогуляться по городу. Было еще рано, и все сияло, как мокрое стекло, от росы и недавнего дождя. Мы уже более-менее познакомились с местными жителями — с лавочниками, и не только, — и они приветственно махали нам, когда проезжали мимо. Еще одно преимущество маленького городка — вокруг не так много народу, чтобы можно было кого-то игнорировать. А вдруг сегодня же придется чинить у кого-нибудь из них машину или покупать капусту.
Когда мы добрались до библиотеки, моя старая приятельница («Я же вам говорила») шла навстречу по другой стороне улицы. Я предположил, что она идет открывать библиотеку.
— Вот вы где! Затворник. Погодите минутку. Дайте мне перейти.
Библиотекарша осторожно посмотрела налево, потом направо — можно подумать, она переходила автостраду Сан-Диего-фривей. Мимо проползла «тойота»; за рулем сидела женщина, которую я часто видел в городе, но толком не знал. Однако она тоже помахала нам.
— У меня для вас есть еще книги, мистер Эбби. Как вы, готовы? — Розовые румяна у нее на щеках почему-то ввергли меня в глубокую печаль.
— Томас еще не закончил «Ветер в ивах»[69], миссис Амеден. Как только закончит, я верну вам всю кучу и возьму новые.
— А я никогда не любила «Ветер в ивах». Что это вообще за герой — лягушка? Мелкая, склизкая…
Я прыснул. Она строго посмотрела на меня и качнула своими благородными сединами:
— Именно-именно! Лягушки, хоббиты всякие мохноногие… Знаете, что говорил про это Маршалл? «Самое худшее, что может случиться с человеком в сказке, — это превратиться в зверя. Но высочайшая награда для зверя — превратиться в человека». И я того же мнения… Ой, что-то я увлеклась. А как там двигается ваша книга?
Чем больше мы говорили с ней, тем больше казалось, что в этом городе все знают всё обо всех: библиотекарша была в курсе насчет пробной главы, месячного срока, насчет того, сколько и каких сведений дала нам дочь Франса. Откуда? Конечно, как и Анна, местные жители имели некоторые притязания на Франса, он ведь столько прожил среди них, — но неужели Анна потому все им и рассказывает? Или есть другая, менее ясная причина?
В голове у меня промелькнула картина: Анна, голая, привязана кожаными ремнями к станку в каком-нибудь садо/мазо-подвале, и ее хлещут и хлещут кнутом, пока не расскажет окружающим ее каменным галенским мордам все, что те хотят знать, обо мне и Саксони.
— А открытки с железнодорожными станциями тоже дала?
— Нет, не давала! Уй, да, да! Я отдала им все!
Тут (картина та же) фанерная дверь разлетается в щепы, и врываюсь я, как Брюс Ли, крутя нунчаками, словно пропеллерами.
— …дом?
— Томас!
Я вздрогнул и увидел, что обе женщины ждут от меня ответа. Взгляд Саксони метал молнии, вдобавок она смертельно ущипнула меня под мышку.
— Простите. Что вы сказали?
— Настоящий писатель, не правда ли? Витает в облаках… прямо как Маршалл. Вы слышали, что года за два до его смерти Анна забрала у него ключи от машины? На этом своем старом микроавтобусе он только и делал, что деревья пересчитывал! Одно слово — мечтатель. Старый мечтатель.
Здесь каждый мог рассказать по крайней мере десяток историй о Маршалле Франсе. Маршалл за рулем, Маршалл за кассой, Маршалл и его ненависть к помидорам. Просто рай для биографа; но я стал задумываться, почему они придают Франсу такое значение и почему они все настолько тесно контачат между собой. Я вспоминал Фолкнера — и Оксфорд, штат Миссисипи. Насколько я читал, все в городке знали его и гордились, что он жил там, но это не так уж занимало их умы — он был просто их знаменитый писатель, и всё. Но здесь о Франсе говорили так, будто он либо сам Господь Бог в миниатюре, эдакий простецкий божок, либо по меньшей мере брат, самый близкий из всей родни.
В библиотеку мы решили в итоге не заходить и вместо этого продолжили нашу прогулку — отчасти потому, что настроение в это утро у меня было совсем не книжное, а отчасти потому, что некоторые места я уже несколько дней не посещал.
Моя экскурсия начиналась на автовокзале с облупившимися белыми скамьями снаружи и с расписанием автобусов, вывешенным прямо над ними, так что если вы хотите узнать, когда прибывает сент-луисский экспресс, то должны чуть ли не забираться к сидящим на колени. Полная миловидная женщина за плексигласовым окошком продает билеты. Сколько фильмов начиналось с такой же пыльной автобусной остановки где-нибудь в глуши? По главной улице ползет междугородный «грейхаундовский» автобус и останавливается у кафе «Ник и Бонни» или у Тейлорского автовокзала. Над ветровым стеклом, где оно отливает зеленью, написано, что автобус идет в Хьюстон или Лос-Анджелес. Но по пути он остановился в Тейлоре, штат Канзас (читай: Гален, штат Миссури), и вы удивляетесь — зачем. Передняя дверь с шипением открывается, и выходит Спенсер Трейси или Джон Гарфилд[70]. У него в руке поношенный чемоданчик, а сам он напоминает бродягу, или на нем шикарный городской костюм. Но в любом случае ему нет никакого смысла здесь выходить…
Второе любимое место — жутковатая лавочка в двух шагах от автовокзала. Внутри сотни гипсовых статуэток — Аполлон, Венера, «Давид» Микеланджело, Лорел и Харди[71], Чарли Чаплин, жокеи с кольцом в вытянутой руке для привязывания поводьев. Рождественские венки, ждущие призрачными рядами, кто бы их купил. Хозяин-итальянец сам же и работал в мастерской за торговым залом и редко выходил к прилавку, когда появлялись посетители. Будучи в Галене, я видел всего два или три образца его работы у кого-нибудь дома или во дворе, но, видимо, сводить концы с концами ему как-то удавалось. Однако самое зловещее в этих статуэтках — их белизна. Заходишь — и словно окунаешься в облака, только здесь это Джон Ф. Кеннеди и распятый Христос. Саксони же лавочку терпеть не могла и каждый раз вместо этого заходила в аптеку посмотреть, не пришло ли каких-нибудь новых книжек. А я дал себе зарок, что перед отъездом непременно куплю тут что-нибудь на память — хотя бы в компенсацию за все то время, что проторчал в этом заведении, глазея по сторонам. Правда, никто больше сюда и не заходил.
69
«Ветер в ивах» (1908) — сказочный роман Кеннета Грэма (1859—1932); главными действующими лицами являются жаба, крот и водяная крыса.
70
…Спенсер Трейси или Джон Гарфилд — Спенсер Трейси (1900—1967): звезда Голливуда, первый в истории американского кино лауреат двух «Оскаров» подряд; неоднократно снимался с Кэтрин Хэпберн. Джон Гарфилд (наст. имя Джейкоб Юлиус Гарфинкль, 1913—1952) выступал в амплуа, сходном с Кэгни или Богартом; снимался в первой экранизации (1946) романа Джеймса М. Кейна «Почтальон всегда звонит дважды» (1934).
71
Лорел и Харди — Стэн Лорел (наст. имя Артур Стэнли Джефферсон, 1890—1965) и Оливер Харди (1892—1957): пара голливудских комиков, снявшихся в 1927—1951 гг. почти в 90 фарсовых комедиях, преимущественно короткометражных. Лучшими считаются ранние, снятые Лео Маккэри в конце двадцатых — начале тридцатых годов на студии Хэла Роуча.