"Зато теперь ты знаешь, что я с тобой честен. Я вообще, друзьям врать не люблю".
"Это хорошо. Плохо, что ты не романтик, - она вздохнула. - А вот представь, что там, далеко-далеко, на какой-нибудь планете у одной из звезд, лежат вот так же двое, и тоже смотрят на звезды. И может даже в нашу сторону. Представил?".
"Можно подумать, мне от этих представлений меньше жрать будет хотеться".
"Какой же ты прагматик - все о еде да о еде!".
"Поживешь с моё на улице - станешь прагматиком!", - поучительно парировал Ханурик.
"Знаешь, а я вам иногда завидую. Живете - ни перед кем спину не гнете, пищу себе сами добываете... А мы, как заключенные, сами стережем свою же зону, свою несвободу".
"Да уж, говенная у вас работенка, ничего не скажешь! - усмехнулся Ханурик. - Но не переоценивай и ты нашу свободу. Вот вы, допустим, привязаны к своей работе, а мы - каждый к той кормушке, на которой привыкли добывать себе свой кусок пищи: кто к помойке, кто к хозяйской миске, а кто и к мясокомбинату. Однажды один бродячий философ сказал мне, что свобода - это и есть жратва, вопрос лишь в методах ее добычи: либо ты лижешь за нее чей-то зад, либо ты честно ее зарабатываешь. Под честностью я, разумеется, имею в виду не служение двуногим ублюдкам, а бескорыстное заимствование, которое ты по наивности называешь воровством.
"То есть, ты хочешь сказать, что по настоящему свободен только вор?". - Она с любопытством заглянула к нему в глаза.
"Независимость в добывании пищи, это только часть решения проблемы. Другая часть - свобода передвижения".
"Разве ты не волен идти, куда хочешь?", - не поняла его Найда.
"Не все так просто, милая, - сказал Ханурик и мгновенным щелчком выкусил с лапы оборзевшую блоху.
"Мы с детства, - продолжал он, - привыкаем к среде, осваиваемся, подстраиваемся, ищем лазейки и тайные ходы. Мы учимся избегать неприятностей, обходить ловушки, привыкаем к характерам и повадкам людей, живущих с нами на одной территории... Но что будут значить весь мой опыт и мои знания, если я уйду со своего насиженного местечка? Если судьба забросит меня в незнакомое место, то я вполне могу издохнуть в первом же незнакомом закоулке. И получается, что мы тоже живем в "зоне", просто наша немного обширнее, чем ваша. И мы сами не хотим покидать эту зону, хотя у нее нет ворот и замков".
"Значит, нет в жизни счастья для собаки, мечтающей быть свободной?".
"Не знаю... - Ханурик с минуту молчал. - Знаешь, я вот, вроде бы, неплохо устроился в этой жизни, но ты не поверишь - иногда завидую бродягам. Они как бы из другого мира... От них веет запахом многих дорог, приключений, погонь, побед, поражений, драм, счастливых встреч... Истинной свободой! И пускай, у всех у них век недолог, пускай, они часто заканчивают жизнь с размазанными по дороге кишками, но все-таки, все-таки...".
"Ну вот, а говорил, что не романтик. Что может быть романтичнее этих слов?!".
"Романтика, она тоже должна быть практичной".
Найда засмеялась.
"Хочешь сказать, что мечты о еде полезнее, чем абстрактные мечты о звездах?".
Неожиданно с ветвей тополя, нависавших над ними из-за забора, тяжело вспорхнула какая-то большая птица, и отрывисто засвистела крыльями над самой землей. Ханурик невольно вздрогнул и поежился.
"Интересно, почему этим бродягам не сидится на месте, что они ищут?", - возвращаясь к разговору, задумчиво спросила Найда.
"Не знаю. Наверное, собачий рай".
"Собачий рай? Что это такое?".
"Так, ходят разные легенды среди местного сброда. Лично я в этот бред не сильно верю, но... Понимаешь, каждому нужна мечта, без нее собаке уж очень трудно жить на этом свете".
"Расскажи!", - попросила Найда.
"Ну, говорят, есть такое прекрасное место... Там жирные куры и индюки в изобилии гуляют по зеленым лужайкам, солнце круглый год ласковое - не холодное и не жаркое... Там прохладная вода непрестанно течет из обломанной трубы, а на дорогах совсем нет машин...". - Он замолчал.
"Красиво!", - пошептала Найда и снова спросила:
"Интересно, а у людей есть свой рай?".
"А зачем им рай? Они и так живут как в раю. Как боги, мать их...!".
"Это да", - согласилась Найда, а потом, как-то странно посмотрев не него, промолвила:
"А давай... убежим?! Будем искать этот ваш рай. И даже если не найдем - какая разница: зато мы будем искать его долго и счастливо... Вместе!".
Ханурик засмеялся.
"Что смешного?", - обиженно спросила Найда.
"Смешно, что это предлагаешь мне ты, а не наоборот".
"Потому что ты нерешительный".
"Это я-то?", - усмехнулся пес.
"Ты. Я давно за тобой наблюдаю: вроде ты и смелый, и дерзкий, но вот со мной...".
Она не закончила, отведя глаза.
"Это только с тобой!", - ответил Ханурик и лизнул ее в ухо.
***
На следующую ночь все повторилось... И только на третью ночь произошло непредвиденное. Привычно подбежав к своему "тоннелю счастья", Ханурик почувствовал знакомый, до одури манящий запах. В нерешительности он подошел и обнюхал это внезапно привалившее чудо. То был довольно приличный шмат свинины, и это было совершенно необычайно даже по меркам удачливого Ханурика. И подозрительно. В другое время умный пес обязательно насторожился бы, но любовь, как известно, делает глупыми и доверчивыми всех самцов на свете, не исключая собак. А еще он радостно подумал, что перед встречей с Найдой ему не помешает как следует подкрепиться.
"Съем половину, а половину принесу ей, - думал он, торопливо разрывая зубами добычу. Но не проглотил он еще и четверти этого подарка судьбы, как что-то зажглось в его животе - сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее. Он отошел в сторону, тихонько поскуливая, а с другой стороны подкопа уже выла Найда, почуяв что-то нехорошее. Ханурик хотел, было, сунуться к ней, но как будто услышал некий призыв свыше, и, превозмогая боль, пополз прочь от забора. Он успел отползти на какие-то несколько метров, когда боль обрушилась на него со всей тупой и жестокой силой, на которую только была способна нервная система живого существа. Он завалился на бок, завыл высоко и страшно. За забором вторила ему Найда, а рядом с ней ожесточенно хрипела Джессика.
Ханурик издох еще до рассвета, отмучавшись, наконец. Наутро охранник, обойдя стену снаружи, подошел к нему, презрительно и победно пнул дохлятину носком ботинка, сплюнул и сказал:
- Попался, сучонок долбанный! Это тебе не с мясокомбината таскать - у меня не забалуешь!
И ушел с сознанием исполненного долга.
А Ханурик остался лежать и разлагаться, и через три месяца лишь белые острые ребра торчали сквозь шерстяные проплешины грязно-рыжей шкуры. Его тело словно сдулось, как сдувается резиновая игрушка, и даже лохматая голова как будто оплыла и утонула в песке: добрая природа благодарно делала свое дело, постепенно превращая останки от некогда живой твари в питательную основу для многих других своих жизней!
Найда часто приходила к забору, где, прорытый псом тоннель, давно уже закидали камнями и песком. Она все еще чувствовала его, причем отнюдь не только своим благородным носом: ее душа также не могла успокоиться.
***
Между тем, Найда от Ханурика все-таки понесла, и через два месяца благополучно разрешилась четырьмя щенками: двумя пятнистыми, одним черным и одним рыжим. Все они были похожи, скорее, на Найду, только лапы у них были немного коротковатыми, а шерсть чуть длиннее и лохматее, чем у классической породы восточно-европейцев.
Бывалые суки, как правило, до поры скрывали свое потомство. Они знали, что больших щенков люди почти всегда оставляли в живых, а потом либо раздавали их, либо развозили по городским помойкам. Но Найда, по неопытности, не стала этого делать. Да и зачем ей было прятаться: ее домом был вольер! По этой причине из четырех щенков осталось только двое: два работника склада изъявили желание забрать самых симпатичных - рыжего и черного, и их оставили с матерью, чтобы они немного подросли, а двух других...