— Майор, — голос Первого звучал опять в непривычном тоне, так что Матвеев весь подобрался. — Вы поедете сегодня же в Ясногорск. Мне нужны подробности этого дела. Докладывать каждые три часа. И упаси вас бог, если эти подонки из «Движения» поднимут на щит новоявленного Христа. Я не знаю, как расценивать факт оживления, но верю, что он был. Не хочу и не буду делать выводы, выдавать прогнозы, но я…
Первый смолк, некоторое время внимательно разглядывал Матвеева.
— … Но я отдаю себе отчет, во что это может обернуться! Массовые волнения, беспорядки и мятежи начинались со смерти людей, как правило, второстепенных, ничего не значащих, впоследствии из них лепили мучеников и страдальцев. Здесь мы имеем дело с оживлением. Это не пресловутые «НЛО», это непредсказуемо.
Он помолчал, усмехнулся.
— Если хотите повидать мою жену, я не возражаю. Этого, — кивок на Шнейдера, — подержите в изоляторе до прояснения обстановки. И скажите своим мясникам, чтобы они не «воспитывали» его по вашим методам. Слышите? Пусть ест, пьет, отдыхает. Снабдите его водкой и книгами. Этого «реаниматора», как его, Смагина, не трогать. Не надо дразнить народ. — Первый резко пристукнул ребром ладони по столу. — Подразделение «спецназа» одеть в штатское, расквартировать на месте, готовность нулевая. Я верю в это, Матвеев. Когда видели трое, я могу предположить, что они сговорились. Когда тридцать три, я сразу думаю, что их ввели в заблуждение… Но свидетелей слишком много. Шнейдер, вы свободны!
Главврач тут же вышел, испуганно оглядываясь.
— Что ты понял из всего этого, сынок? — Лицо Первого, обращенное к Матвееву, напряженно застыло.
— Ничего. Кто-то оживил кого-то, в городе неспокойно. «Движение» активизировалось. Вот и все. Этого мало.
Первый медленно поднес руку ко лбу, сильно потер его, покачал головой.
— Я буду с тобой откровенен, сынок. Ты позволишь мне называть тебя так? Я намного старше тебя. Много лет назад, когда началась перестройка, я был простым лейтенантом КГБ. Много воды утекло, сынок. Президент, который ее начал, был великим реформатором, но слишком мягким человеком. Разгул гласности и демократии породил анархию. Мы пережили три больших восстания и массу региональных бедламов. Лилась кровь, сынок. Ты вряд ли помнишь. Карточки, голод, бешеные толпы, междоусобица и всеобщая ненависть. Все это было. Мы почти двадцать лет выбирались из этого экономического кошмара и болота национальных распрь. Всего пять лет, как мы вздохнули свободнее. Контроль и Порядок — это не возникает на пустом месте. И пусть мы накормили не всех, а четыре пятых, но это лучше, чем ничего, так? У нас стало много партий, я не знаю, как назвать нашу систему — капитализм или социализм, главное — она существует, мы идем своим путем, трудным и мрачным, но своим. Я нутром чую, сынок, что случай в этом вонючем городке, он не досужий вымысел, не бред кучки шизофреников. За ним что-то есть! Я чую опасность, сынок. Это цветочки… В центре России подобное явление метафорично. Я не могу объяснить, что настораживает меня, но готов голову дать на отсечение — это очень опасно.
Матвеев встал, подошел к окну, машинально закурил.
— Понимаешь, — звучал сзади голос Первого. — Этому Смагину тридцать три года, он калека. Оживляет М. Г. Долину, прости, Магдолину, а тебя, сынок, как зовут тебя, ты не подумал?
Матвеев изумленно обернулся, окутался сизым дымком, глядя во все глаза на сидящего за столом Первого.
— Тебя зовут Лев Матвеев! Почти Левий Матвей, сынок. И я… — Первый горько вздохнул, но тут же подавил вздох, деланно рассмеялся, — я — Симонов Петр Арсентьевич. Так-то, сынок. Петр Симонов и Левий Матвей, апостолы Христа, ученики его. Собирается команда! Когда она будет набрана, должен появиться Понтий Пилат, не так ли? Что будем делать, сынок?