Сегодня женщины устроились на скамейке, в тени толстенного, в два обхвата, дерева, около пляжа. Едва я приблизилась к ним, все наперебой стали предлагать свой товар. Губы говорили, но объяснялись мы жестами.
— Пожалуйста, вон ту ракушку, — говорил мой указательный палец. — А нет ли у вас побольше? — вопрошали руки, разведенные в стороны.
— Нет, к сожалению, у нас нет, — качали женщины головами.
Я показываю на свое бунгало, закрываю глаза, имитируя сон, и загибаю семь пальцев. Это означает, что мы пробудем здесь еще неделю.
— Принесете?
Согласно закивали. Значит, поняли. Не спеша уложили свои сокровища в корзину и собрались уходить.
— Может быть, зайдете ко мне на чашку чая?
Женщины растерянно переглянулись, и прошло не менее минуты, прежде чем они утвердительно кивнули.
Чай с лимоном пришелся им по вкусу. Они осмелели, разговорились. Вынули коробочки с бетелем. Предложили и мне, но, поблагодарив, я воздержалась.
— Зачем вы это жуете? Вкусно?
В ответ улыбнулись и стали жестами показывать то на солнце, то на желудок.
«Это освежает, притупляет голод», — наконец поняла я. Голод?.. В кухне под ситом, единственной защитой от мух, лежали куски жареной рыбы — той, что мы купили утром. Женщины быстро справились с ними.
— А как насчет супа?
Несколько нарушив обычный порядок обеда, я принесла им горшочек рыбного супа, разложила тарелки, ложки. С минуту мои гостьи колебались, но все же не устояли перед соблазном. От столовых приборов вежливо отказались и по очереди выпили содержимое из горшочка до дна. Ничего удивительного: они ушли из дома ранним утром, а сейчас уже далеко за полдень.
Через два дня обе женщины вновь пришли. В корзине между связками ожерелий лежала перламутровая раковина-завиток, отливающая нежными голубовато-розовыми тонами.
— Пейзутин барэ! Большое спасибо!
Раковина была великолепной. Теперь они приходили каждый день, прихватив с собой соседского юношу, знавшего несколько английских слов. Та, что моложе, была не замужем.
— Не хочу терять свободу, — крутила она головой, пренебрежительно наморщив нос.
На руке старшей блестело обручальное кольцо. У нее двое детей, мальчики. Старший ходит в специальную школу.
— Чтобы не надрываться на работе там, — кивнула она в сторону моря, — или там, — обернулась к полям. — А младший очень болен. — Она вздохнула.
— Никто в деревне не может ему помочь, — с трудом подбирая слова, объяснял переводчик. — Больные ноги.
— Сломанная нога?
— Нет, обе. Здесь и здесь… (показывает на бедра).
Я поняла смысл его жестов лишь в день отлета. Женщина стояла в своей лавочке, а на краю прилавка сидел мальчик лет девяти, с нежными, тонкими чертами лица. Собираясь проводить нас к самолету, мать привычным движением посадила его к себе на бедро, как здесь носят детей. Сам он едва двигался, сильно переваливаясь из стороны в сторону.
Так вот в чем дело! Тазобедренные суставы. Очевидно, с рождения или последствия полиомиелита. Вот почему в деревне никто не мог ему помочь!
Мать очень оберегала больного сына. В каждом ее движении сквозила трогательная забота, в каждом взгляде — любовь.
Дети — радость в бирманской семье. Им отдают все самое лучшее. И пусть это лучшее лишь малая часть того, чем обладают их сверстники в развитых странах, но зато дети здесь не обделены родительской любовью, как зачастую в «цивилизованном» западном мире. Здесь есть время для детей. А любовь и заботу дети потом сторицей возвращают родителям.
Семейные отношения в Бирме отмечены несравнимо большим взаимным уважением и привязанностью, чем в Европе.
Мы встречались у моря каждый день. Но однажды я сказала им:
— Всё. Это в последний раз. Больше не придем. Возвращаемся домой.
— Куда?
Название «Чехословакия» ни о чем не говорило нашим знакомым в Нгапали. Это там, за горизонтом, где мир совсем иной, непонятный, известный лишь по слухам.
— Там Янгоун… — Взгляд устремлен вдаль, туда, где появился в небе серебристый самолет, вещественное доказательство того, «другого мира».
«Янгоун» — и ни звука больше. На смуглом симпатичном лице на минуту погасла широкая улыбка и отразилось одно желание — как бы это все увидеть!
Янгоун — так бирманцы называют Рангун — это уже часть другого, неведомого мира, отличного от жизни здесь, на побережье.
Здешний мир кончается у горизонта, где море соединяется с небом. Дальше уже иной мир. Изредка он напоминал о себе проплывающими вдали силуэтами океанских лайнеров и гулом самолетов, прилетающих сюда в сухой сезон.